– Встать! Суд идёт! – громкий голос
заставил присутствующих притихнуть и заёрзать стульями.
Само собой я тоже встал. Всё-таки
как-никак один из главных свидетелей, а заодно и потерпевший. Из
открытой двери степенно вышел судья и два народных заседателя. Они
неторопливо прошли на свои места. Угнездили пятые точки на
невысокие стулья и открыли бумажные папки.
– Прошу всех садиться! – произнёс
грузный судья с сединой на висках, когда его взгляд обежал
небольшой зал.
С шорохом, с шумом отодвигаемых
стульев люди занимали свои места. Деревянные стулья с потертым
дерматином сиденьями видели тысячи задниц. Одни предметы утвари
скрипнули, другие молчаливо помечтали о том моменте, когда их
доломают и отправят в топку.
На сидении моего стула неведомо как
появилась свёрнутая в несколько раз бумажка. Подкинули! Я незаметно
взял записку, сел и развернул выдернутый из школьной тетради лист.
Карандашная надпись печатными буквами любезно сообщила:
Если заговоришь то сдохнешь
подлый шакал!!!
Ну что же, ничего нового. Всё по
старинке, всё как у нормальных гангстеров. Вот только дело
происходит вовсе не в Америке двадцатых годов, а в СССР середины
семидесятого года!
И я вовсе не зашуганная жертва, а
человек из будущего, который не раз видел смерть и который не раз
был её причиной. Пусть и косвенной.
Так что напугали ежа голой жопой!
– Мы разбираем дело организованной
преступной группировки! – он медленно провёл ладонью по лицу, будто
пытаясь стереть усталость. – Дело о мошенничестве в особо крупных
размерах…
Стол судьи возвышался надо всеми
сидящими. В нескольких метрах перед ним находилась тумба для
выступающих. Слева – прокурорский стол. Чёрный телефон с диском,
стопка уголовных дел в синих папках, пепельница с окурками
«Беломора». Справа – защита. Обычный деревянный стол, но почему-то
всегда казалось, что он стоит чуть ниже, будто в оправдании всегда
есть слабость.
На стене висел портрет Ленина. Вождь
взирал на собравшихся хмуро, без улыбки. Смотрел строго, будто
напоминал: «Судья – слуга закона, а закон – слуга народа».
Защитник Кентарии, щеголь в дорогом
костюме, едва заметно улыбнулся. Он знал, что судья – человек
принципиальный, но не бессмертный. А принципы, как известно, имеют
обыкновение гнуться под тяжестью определённых аргументов.
