Зима тысяча девятьсот двадцать
первого года выдалась ранней. Снег накрыл Урал еще в середине
ноября, затянув землю плотным саваном. В Пермской губернии, без
того не славившейся мягким климатом, уже стояли крепкие ночные
морозы. Пока не те, трескучие, февральские, что вымораживают душу и
превращают дыхание в ледяную пыль, но холод пробирался под кожу,
заставляя сжимать зубы до хруста. Снежинки, падая на кожух ствола
«Льюиса», не таяли, а ложились пушистым инеем, будто пулемет сам
кутался в белый мех, спасаясь от холода.
- Не курить, - прошипел Осипов, не
отрывая взгляда от темных силуэтов домов на горизонте, от труб
которых тянулись к звездам струи дыма.
Комиссар лежал за поваленным тополем,
ствол которого почти сгнил, превратившись в не самый надежный
барьер от пуль. Лучшей защитой была скрытность. Скрытность,
нарушить которую могла единственная спичка, единственный огонек от
зажженной папиросы. Потому шелест бумаги заставил мужчину
насторожиться.
- Да не курю я, Григорий Иванович, не
курю, - донесся шепот Вольского, такой тихий, что его едва не
заглушил ветер. – Книжонку тут читаю… ох, презанятная, доложу я
вам, вещица…
Комиссар даже не повернулся. Иван
Захарович, учитель в прошлой жизни, был человеком некурящим. В этом
отношении ему можно было верить. Нет, не верить. Осипов никому не
верил, а интеллигенции после Петроградского дела – особенно, но
Вольскому он доверял в тех пределах, в которых успел познакомиться
со слабостями преподавателя. И курение к числу тех слабостей не
относилось.
- Послушайте, Григорий Иванович, что
тут товарищ Маркс пишет…
- Тишина, - цыкнул командир.
Григорий замер. Ветер стих на
мгновение, и в этой хрупкой и недолгой тишине он явственно различил
скрип снега. Кто-то приближался со стороны деревни. Приближался
скрытно – иначе на белом полотне заснеженного поля комитетчики
давно приметили б гостя даже в молочном марке ночи. И приближался
целенаправленно, точно зная, где затаился отряд.
Комиссар медленно провел ладонью по
кобуре, нащупал холодный металл Маузера и потянул пистолет на себя.
Гущин тоже что-то услышал – ствол пулемета, дрогнул, сбросив с себя
пушистое покрывало.
- Ты не пальни сдуру, - тихо произнес
Осипов. – Может, это Корж возвращается.
- Не извольте беспокоиться, - заверил
Лавр. – Сдуру палить не буду. Если палить - то только по делу, как
постановил совет рабочих и солдатских депутатов в семнадцатом…
