Шеф с системой в новом мире

Ад пахнет раскаленным добела сливочным маслом, эфирной эссенцией белого трюфеля и чужим, едким потом. Я знал это с абсолютной уверенностью. Запах ада был ароматом моей работы, моей страсти, моего персонального чистилища, где я ежедневно сгорал дотла и возрождался вновь.

Вот уже шесть лет этот персональный ад носил громкое, претенциозное имя «Le Fantôme de Paris» и гордо демонстрировал две звезды Мишлен у массивной дубовой двери, за которой скрывался мир бархата, хрусталя и приглушенных голосов.

Сегодня мы боролись за третью. Вернее, боролся Серж, мой босс, владелец и самопровозглашенный гений самопиара. Его холеное лицо мелькало в глянцевых журналах чаще, чем на собственной кухне, а его руки лучше управлялись с бокалом шампанского, чем с рукоятью ножа. Я, его су-шеф, Алекс Волков, просто работал. Как всегда.

Симфония кухонного ада гремела в полную, оглушительную силу, достигая своего вечернего крещендо. Это был не просто шум — это была музыка, где каждая партия имела свое значение. Глухой, басовитый рокот мощной вытяжки, всасывающей в себя жар, пар и мириады ароматов, был ее фундаментом.

Стальное стаккато ножей, с хирургической точностью кромсающих овощи на досках, задавало бешеный ритм. Медный звон сотейников, которые с грохотом приземлялись на плиту или с лязгом отправлялись в мойку, звучал как партия ударных.

И над всем этим, сплетаясь в один неразборчивый, первобытный рев, неслись десятки коротких, лающих команд: «Да, шеф!», «Минута готовности!», «Сервис!», «Убрать!», «Горячо!».

Это был хаос, но хаос управляемый, балет, где каждое движение было отточено тысячами повторений, танец, который я знал до последнего па. Я его хореограф и первый солист одновременно. Мое рабочее место, мой «остров» — эпицентр этого шторма, и я стояю в нем, неподвижный и спокойный, как скала в бушующем море.

— Волков, где гребешки на пятый стол?!

Голос Сержа, отточенный сотнями таких вечеров, обладал уникальной, раздражающей способностью пронзать любой шум. Он не кричал громче всех, но в его тембре были ноты паники и власти, которая заставляла каждого вздрогнуть.

— Тридцать секунд до готовности, шеф! — бросил я, не оборачиваясь. Нет нужды. Моя спина чувствовует его испепеляющий взгляд, но руки не дрогнули. Им некогда дрожать. Они мое продолжение, инструмент, моя суть. Движения, отточенные до автоматизма, до мышечной памяти, которая надежнее любого рецепта.