Солнечные блики, разбиваясь о мокрый после ночного дождя
асфальт, дробились на тысячи ослепительных осколков.
Мир за окном такси был похож на полотно импрессиониста: размытые
фигуры спешащих прохожих, акварельные пятна витрин, дрожащие
отражения светофоров в лужах. Понедельник вгрызался в город, и тот
нехотя подчинялся, втягиваясь в привычный недельный ритм.
Таксист, пожилой мужчина с лицом, на котором застыло выражение
вселенской скорби, молчал всю дорогу. Из динамиков его старенькой
машины лилась тихая, меланхоличная классика «Радио Эрмитаж».
Идеальный саундтрек для поездки на работу, которая еще неделю назад
казалась бы мне вершиной несбыточных мечтаний. Сегодня же это было
просто… начало рабочей недели. Новой, совершенно невообразимой
рабочей недели.
Прошлая пятница прошла как в тумане.
Я принял предложение Орлова, и он, не теряя времени, буквально
за руку отвел меня сначала в отдел кадров, а потом в бухгалтерию. Я
словно попал в совершенно иное крыло института, не то, где
левитировали кристаллы и гудели загадочные установки, а в его
бюрократическое сердце, которое, казалось, работало на перфокартах
и счетах. Пыльные папки, женщины в строгих костюмах, с
непроницаемыми лицами, запах старой бумаги и крепко заваренного
чая. Я заполнял бесконечные анкеты, подписывал кипы бумаг, главной
из которых был, конечно, документ о неразглашении государственной
тайны толщиной с приличный детективный роман. Младший научный
сотрудник Отдела Инженерной Психофизики и Интерфейсных Технологий,
Сектор Интеллектуального Анализа и Прогнозирования. Официально. И
каламбурно немного, учитывая, что попал я под крыло самого
Орлова.
Потом были выходные.
Два дня, вырванные из этого еще нового для меня, безумного мира.
Как и обещал, я поехал к родителям на дачу. Суббота и воскресенье
прошли в привычной, успокаивающей рутине. Помогал отцу с починкой
прохудившейся крыши сарая, копал с мамой грядки, вечером мы сидели
на веранде, пили чай на травах и разговаривали о простом и
понятном. О соседях, о планах посадок на следующий год, о новом
сериале, который они начали смотреть. Я кивал, улыбался,
рассказывал какие-то общие, безликие вещи о своей «новой,
перспективной работе». Они были рады за меня, и эта их простая,
искренняя радость смешивалась в моей душе с легкой горечью.
