Меня сожгут завтра на рассвете.
Я сидела на ледяном полу камеры, прижимая колени к груди, и
пыталась понять, в какой именно момент моя жизнь пошла под откос.
Шерстяные чулки и платье не спасали от пронизывающего холода. Никто
не думал о смертнице. Мерзнет? Не жалко.
Сквозь решетку окна пробивался тусклый утренний свет — ровно
столько, чтобы разглядеть надпись на стене, которую оставил
предыдущий узник: «Творец простит, люди — нет». Я горько
усмехнулась. Правда заключалась в том, что людям было все равно,
простит ли Творец. Им нужен был виноватый. И вот я — ведьма,
отцеубийца, удобная жертва.
Все началось не с взрыва в мастерской отца, и не с того дня,
когда мой жених предал меня. Все началось с того самого письма,
скрепленного печатью в виде феникса, несущего в когтях меч. Отец
получил его за неделю до смерти. Помню, как он побледнел, прочитав
его, и сразу ушел в кабинет, запершись до вечера. А на ужин вышел
молчаливым и подавленным. «В страшное время мы живем, Алиса. Надо
бы попробовать все остановить». А потом папы… не стало.
Теперь я сидела в этой камере, обвиненная в его убийстве и в
колдовстве. А все почему? Слишком близко подобралась к ордену
«Черный Феникс». Пять лет я пыталась обнаружить хоть малейшую
зацепку, ниточку, которая могла бы привести меня к убийце. Нашла. И
за это меня решили устранить.
Перед глазами, словно проклятие, встало лицо Максима Воронцова.
Глаза… Зеленые, как трава после дождя, когда-то сводившие меня с
ума, теперь смотрели холодно. Я так нуждалась в нем… в его
поддержке после смерти папы, но Максим внезапно оборвал нашу связь,
а после прислал письмо с отказом от свадьбы. Его предательство
почти сломило. Оно было подобно шторму, который ударил в грудь изо
всей силы, выбив последние остатки воздуха из легких. Рана в сердце
пылала, сжигая остатки любви, и я спрятала его в ледяной крепости,
чтобы больше никто не причинил мне боли.
Кабинет прокурора Воронцова пробирал до дрожи мрачной
обстановкой: решетки на окнах не прятались за черными шторами. На
стене, между шкафами с папками, помеченными «Секретно», висел
портрет императора. Его нарисованные глаза следили за каждым
посетителем. Ковер под ногами с орнаментом в виде пламени словно
напоминал, что меня ждало.
Максим Сергеевич сидел за дубовым столом. Его темные волосы были
идеально уложены. Мужественное лицо с прямым носом и упрямым
подбородком, тонкие губы недовольно поджаты. Глаза смотрели холодно
и отчужденно, словно никогда не было между нами поцелуев, душевных
разговоров. Теперь же я презирала Воронцова больше всего на
свете.
