Последнее, что отпечаталось в
моей памяти, – это когда все вокруг полыхнуло так, будто кто-то
врубил прожектор размером с футбольное поле прямо мне в лицо. Потом
дикий вой сирен, как будто апокалипсис начался, и кто-то из наших,
кажется, Семеныч, наш лаборант-затейник, заорал благим матом:
«Ложись, твою мать!». Ну, я не стал спорить, инстинкты – они такие,
знаешь, заставляют плюхнуться на пол быстрее, чем мозг успеет
обработать команду «выполнять». А дальше – тишина. И не та, которая
после взрыва, когда в ушах звенит, будто там целый оркестр
кузнечиков поселился, а полная, абсолютная, такая густая, что хоть
ножом режь. Будто кто-то нажал на кнопку «Mute» для всего
мира.
Открываю глаза – и первая
мысль: «Мама дорогая, куда это меня занесло?». Вместо привычной
бетонной крошки, обломков оборудования и едкого запаха паленой
проводки нашей многострадальной лаборатории – под руками влажная,
холодная земля. Пахнет… ну, как в густом лесу после дождя: прелой
листвой, сыростью и еще чем-то таким терпким, незнакомым, от чего
нос щекочет. А над головой – не остатки подвесного потолка,
пробитого чем-то тяжелым, а переплетение каких-то совершенно
циклопических, узловатых ветвей, толстых, как мои ноги. Сквозь них
едва-едва пробиваются тусклые, зеленоватые лучи солнца, явно не
нашего, родного.
Кое-как сел, отряхивая с
джинсов комья грязи и какую-то склизкую дрянь, похожую на мох.
Голова вроде цела, сотрясения не ощущаю, но гудит, как старый
трансформатор перед грозой. И странное такое ощущение, будто ее
хорошенько почистили от ненужных мыслей, оставив только самые
базовые настройки: страх, холод и дикое недоумение. «Что за
чертовщина?» – вот примерно это и крутилось в башке. Одет я, слава
богу, в то, в чем выскочил из лаборатории – старые потертые джинсы,
любимая футболка с упоротым котом Шредингера (то ли жив, то ли
мертв, а скорее всего, просто голоден) и кроссовки, видавшие лучшие
дни. Только вот вся эта моя экипировка уже успела порядком
промокнуть и теперь неприятно холодила кожу. Зуб на зуб не попадал,
то ли от холода, то ли от нервов. Скорее всего, от всего
сразу.
«Лес», – констатировал мой
внутренний Капитан Очевидность, когда я немного пришел в себя и
смог сфокусировать взгляд. Только лес этот был какой-то… ну,
совершенно неправильный. Деревья – просто гиганты, стволы такие,
что вдвоем не обхватишь, а кора у них – как шкура у доисторического
ящера, вся в глубоких морщинах и трещинах. Папоротники – мать
честная! – ростом с хорошего баскетболиста, с листьями, похожими на
гигантские зеленые перья. И лианы эти, толстенные, как пожарные
рукава, обвивали стволы, словно гигантские удавы, готовые в любой
момент стиснуть свою добычу. И тишина… Мертвая, звенящая тишина, в
которой было слышно, как где-то в чаще недовольно крякнула какая-то
особо крупная и, видимо, очень недовольная моей компанией птица, да
как одинокий, пожухлый лист медленно спланировал на
землю.
