Официально на Свалке никто не жил.
В этом была своя извращённая логика: к человеческому жилью в
современный гуманистический век предъявляли множество требований,
начиная от мощности вентиляционных систем и уровня инсоляции и
заканчивая доступностью лифтовых доставок и степенями очистки
подаваемой воды. Свалка никаким из них, конечно же, не
соответствовала, и жить людям здесь было никак нельзя.
Городские вообще считали, что Свалка — это мусорный полигон из
ужастиков позапрошлого века, провонявший гнилью рассадник паразитов
и антисанитарии. Там гигантской горой свалены плесневелые объедки,
мятые контейнеры для еды и ржавые велосипеды, там всё время
удушающе горит пластик и кишит тараканьё. А в старой разбитой ванне
спит краснорожий алкоголик, опустившийся вшивый мужик, совершенно
потерявший человеческий облик.
Так удобно думать, если Свалка — это «там». Но если Свалка — это
«здесь», смотреть на неё начинаешь совсем иначе.
Пищевые отходы давно свозили не сюда, а на пыхтящий у трассы
завод. Засохший хлеб, подгнившие яблоки, просроченные соусы и
надкушенные собакой сосиски сваливали в огромный бак, где ими
питались какие-то бактерии, вырабатывавшие взамен то ли газ, то ли
электричество, то ли чистое золото. Бутылки мыли и наполняли
заново, пластик отливали в свежие формы, тряпьё разбирали на
волокна, чтобы сделать из них модное в этом сезоне платье. Даже у
ржавого велосипеда было своё посмертие.
Свалка же — для другого. Свалка — для всех тех недостаточно
сломанных вещей, которые ещё могли кому-нибудь понадобиться, и за
которые некому было заплатить утилизационный сбор. Когда-то здесь
был небольшой пункт обмена, нечто среднее между барахолкой и
секонд-хэндом. Потом склад разросся, выдавил собой стены, прорвал
крышу шатра. Лоуренсы, династия барахольщиков, годами держала у
трассы «салон» с «диковинками» и «антиквариатом», а всякий хлам
копился на пустыре, пока не превратился в Свалку.
Декорациями здесь были свои улицы и кварталы. Кары и авиетки
составляли отдельно, и за хорошую новинку могла разгореться драка:
детали шли на продажу и на болиды для гонок. Среди склада мебели
можно было найти целый табуреточный лес и царство продавленных
диванов. За армией садовых гномов присматривал гигантский
пластмассовый слон, который раньше украшал зоопарк. И несколько
сотен местных жителей — те самые, про кого городские аналитики
писали, употребляя словосочетания «маргинализация населения» и
«острое неблагополучие», — зарабатывали на жизнь тем, что разбирали
хлам, освобождая места для нового и нового хлама.
