Глаза слипаются, но так не хочется спать. Желтые языки пламени прыгают в бабушкиных очках. Она сидит на маленьком коротконогом стульчике, прижав ступни в шерстяных носках к печке-голландке. Максим сидит рядом, в руках его урчит кошка, кажется, что она тоже внимательно слушает бабушку.
– Ба, а если леший такой хитрый, то как же тогда дед его не боится? На улице уже темно, а его все нет.
– Ну как же не боится? Боится. Только не говорит. Он знает лес хорошо, его сложно запутать, да и ружье у него с собой.
– А леший в деревню может прийти?
– Нечего ему тут делать, ему лес нужно сторожить, чтоб никто лишнего не взял, чтоб в его угодьях не зоровал… да и часовня у нас стоит, побоится он прийти. Кого нужно он и так закрутит, в болото заведет иль напугает.
– А баба-яга?
– Баба-яга может.
– Это все не правда, это сказки.
– А что ж в сказках неправда? – удивилась бабушка. – Люди просто так рассказывать не будут. Все, правда.
В печке щелкнул уголек. Кошка встрепенулась, и глаза ее стали круглые-круглые.
– Яга, она летает высоко над деревней, тихо метет метлой воздух и слушает, где ночью кто плачет иль озорует. Она того озорного ребенка и пытается в лес утащить. Посмотрит в окно, дождется, когда один останется, и утащит.
– А меня не утащит, дедушка придет и в нее из ружья стрельнет.
Бабушка молчала, она пошевелила кочергой дрова в печи и чуть прикрыла чугунную дверцу.
– Давай, Максим, спать ложиться.
– Нет, я деда буду ждать.
– Вот удумал, а может он сегодня в лесу останется.
– Не останется, он мне обещал.
Послышался стук, глухо прокатившийся по всем бревнам дома.
– Деда! – вскочил с места Максим.
Дед всегда стучал в дверь, чтоб все домашние выходили на крыльцо и сидели с ним пока он перекуривает и не спеша скидывает промокшую одежду.
– Деда! – распахнул дверь Максим и на темную улицу упал желтый квадрат с длинной худой тенью внутри.
Дед стоял у калитки и не выходил на свет.
– Ну, полно прятаться, – сказала в сторону красного уголька бабушка, – как маленький.
Дед шаркая по траве болотными сапогами поднес к крыльцу олененка, который то ли от страха, то ли из-за того что не окреп как-то неуверенно держался на тоненьких ножках.
– Тащи мать молоко, – скомандовал дед.
