Василий Макарович раздвинул кусты сирени и увидел перед собой покосившийся, невзрачный деревенский дом. Собственно, это был даже и не деревенский дом, а заброшенная пригородная дача, на которой когда-то проводила лето семья преуспевающего инженера или зубного врача. Инженеровы детки играли в песочнице или садировали соседского кота, инженерова теща варила вишневое варенье и препиралась с соседкой из-за спорного куста смородины, сам инженер дремал в гамаке, закрыв лицо газетой, – в общем, здесь протекала обычная счастливая семейная жизнь.
Впрочем, все это осталось в прошлом, и сейчас вряд ли получилось бы установить, какого цвета был этот дом – то ли веселенького голубого, то ли благонадежно зеленого. Одно из окон закрылось от мира фанерой, другое от пыли и копоти совершенно утратило прозрачность и глядело на Василия Макаровича заплывшим глазом. Крыльцо прогнило, одна из его досок была проломлена.
Но именно здесь, на этой заброшенной даче, по достоверным сведениям, скрывался матерый рецидивист Полукопченый, за которым вся городская милиция безуспешно гонялась долгие годы. И теперь только от Василия Макаровича зависело, арестуют ли Полукопченого и предадут ли справедливому суду, или он продолжит успешно скрываться от органов защиты правопорядка.
Василий Макарович немного отступил в кусты, чтобы из дома его нельзя было заметить, и приготовился к долгому, утомительному ожиданию.
Ему было не привыкать – такое ожидание являлось значительной и непременной частью его работы.
Одно только его смущало и настораживало: из полуразрушенного дома доносилась музыка. Причем не какая-нибудь жизнерадостная советская песня, и даже не современная эстрада, к которой Василий Макарович относился со сдержанным неодобрением, – нет, из дома неслись мрачные и величественные звуки классической музыки, мощные выдохи духовых и истерические рыдания скрипок.
К классической музыке Василий Макарович относился с двойственным чувством. С одной стороны, еще с пионерского детства ему внушили к ней настороженное уважение, как к чему-то не вполне понятному, довольно бесполезному, но солидному и значительному, как, скажем, Антарктика или Гималаи. С другой же стороны – слушал он ее чрезвычайно редко и испытывал при этом только одно, но крайне неприятное ощущение: у него от этой музыки болели зубы. Причем больше всего – нижняя правая пятерка, которую Василий Макарович давно удалил и на месте которой у него стоял бюгель.
