Солнце
золотилось в его волосах, ветер ласкал их невидимыми пальцами. Я
украдкой посматривала на смуглое зеленоглазое лицо друга и чуть
улыбалась, покусывая травинку. А потом проследила за безмятежным
взглядом. Небесные овечки бегали по своему голубому лугу, белые и
пушистые. Как всегда. И что он в них находит?
– Я вчера
видела зеркало, – похвасталась я, прижмурив глаза. – Настоящее. У
торговца. Я так просила отца купить! Совсем маленькое… А он сказал:
«Это слишком дорого, Кэт. Даже если продам тебя, не куплю. Ты не
стоишь столько, сколько стоит это зеркало».
Обычно друг
всегда смеялся, когда я передразнивала жирный голос батюшки. Но не
сегодня. Сегодня он впал в мечтательность и, кажется, вовсе меня не
слышал. Я ударила его в плечо. Он вскрикнул:
–
Ай!
– Мне
скучно.
– Хочешь, я
сыграю для тебя?
Он всё же
обернулся. В его глазах плескалось травяное море. Как же это
красиво! Ни у кого в деревне нет таких зелёных глаз. И таких медных
волос! Я отвела взгляд, встала и одёрнула юбку, надула
губы:
– Нет. Не
люблю дудки. Я хочу зеркало. Большое. Большое-большое. С пясть.
Чтобы можно было увидеть своё лицо.
– Зачем? –
удивился он и сел.
Ну
наконец-то не пялится в свои облака!
– Чтобы
увидеть своё лицо! – выкрикнула я обиженно.
Он что,
тупой?
– Я понял,
Кэт. А – зачем?
– Чтобы
знать: хорошенькая я или нет. Вот сын мельника сказал, что я прям
курочка. А я не знаю. Может, я не красивая совсем? Может, я
уродина? Как тут поймёшь?
– Ты
красивая, – осторожно возразил он.
– Какого
цвета у меня глаза?
–
Коричневые. Тёмные, как… смородина.
– Смородина
не коричневая! А волосы?
Да, волосы
я, конечно, и сама могла увидела. Вот только мне хотелось, чтобы
сказал он. Друг пожал плечами. Костлявыми и узкими. Тряхнул
головой, и шапка волос рассыпалась по плечам. Досадливо поморщился,
подобрал шнурок, стянул волосы в хвост.
–
Коричневые, – проворчал хмуро.
Я чуть не
расплакалась. Вскинула голову, закусив губу.
–
Коричневые, – передразнила зло. – Для тебя всё – коричневое. Я
замуж выхожу.
И тут он
действительно удивился:
– Ты же
маленькая совсем? Ведь ещё даже обряда конфирмации не
было…
– Первая
кровь уже была, – фыркнула я. – Значит, могу рожать.
Вышло
грубо. И неприлично совсем. Но я была так зла!
– Какая
кровь?
Мы вдвоём
оглянулись на проснувшегося Жака. Мальчишка щурился от яркого
солнца, его круглая, выпачканная ягодами мордаха некрасиво
морщилась. Верхняя ярко-малиновая пухлая губа задралась, обнажая
крупные щербатые зубы. Старший брат наклонился и щёлкнул его по
носу:
