- Ну ты, брат, даешь, - сказал мне Васильич не то восхищенно, не
то с завистью. – Вломил им как следует! Так и надо.
- Угу, - буркнул я. – Только почему-то всегда один я должен
ломать, а у остальных сразу язык в жопе.
Он замялся.
- Ну, Андрюха… ты же знаешь, нам на это пороху не хватит, -
пробормотал он. – А ты другое дело. И образование у тебя. А мы-то
чо? Двух слов не свяжем. Ну…
- Гвозди хером гну, - отрезал я. – Взялись за дело, значит,
делай! До упора. А не так, что один за всех, а все в кусты.
Васильич виновато засопел.
Я стянул рубашку, повесил в шкафчик. Вынул форменную темно-синюю
футболку.
По сути-то я не сердился. На что сердиться? Что не все на свете
такие отмороженные правдолюбы как я, и что большинству из нас жизнь
упорно вдалбливает в башку: не лезь, сиди ровно, тебе что, больше
всех надо?.. Конечно, я прекрасно понимал – упрекать людей в
малодушии все равно, что упрекать их в том, что они люди, а не
ангелы. Что у них нет крыльев, они не умеют летать… Ну, а я? Ну я,
спору нет, тоже не ангел. Тем не менее, обычно мне надо больше
всех, и ничего с этим не поделать.
Такой характер, не выношу несправедливость. Неважно, со мной ли,
с другими. Когда я вижу ее – все, пломбу срывает. Не отступлю, буду
биться, пока правды не добьюсь. Или пока самого не прибьют. Ну, а
поскольку еще жив курилка – стало быть, до сих пор добивался.
Хотя, как сказать…
Еще в школе я был готов стоять за истину, и случались драки,
бывали приводы к директору, так что при нормальной успеваемости я
вполне мог бы попасть в категорию трудновоспитуемых. Но, как теперь
я понимаю, в нашей школе был замечательный педагогический
коллектив. Учителя во главе с директором сумели разглядеть в
ершистом пацане здоровое моральное начало, и на выпускном вечере я
получил хороший аттестат и даже золотой значок ГТО. Правда, наша
классная, многоопытный учитель литературы, на прощание все же
сказала:
- Тебе, Андрей, непросто придется в жизни с таким характером. Не
знаю, изменишь ты его, или сама жизнь тебя изменит… Но вспомни эти
мои слова лет через десять.
И как в воду глядела. С одной поправкой: вспомнить пришлось не
через десять, а через четыре года, когда меня выперли из института.
Отчислить четверокурсника, почти выпускника – нонсенс, но я смог
отличиться. Правда, это было в самые смутные времена, в 1990 году,
когда Советский Союз трещал по швам, рвались связи, рушились
судьбы… и на этом фоне потеря одного студента огромным вузом уже не
казалась таким ЧП, каким была бы еще недавно.
