– Ну-у-у? Все довольны?
Все счастливы, я погляжу…Да? Замечательно день прошёл. Получили
ровно то, что хотели. – Спокойно, будто ничего не случилось,
произнёс Шипко.
В ответ со стороны
детдомовцев не прилетело не то, чтобы слова, даже вздоха не
прозвучало. Такое чувство, что все они разом разучились
дышать.
Панасыч стоял перед
нами, словно воплощение суровой кары за тяжелые преступления,
широко расставив ноги и сложив руки за спиной.
Самое хреновое, происходило это все на первом этаже Большого
дома, прямо перед столовой. Получекисты как раз подтягивались на
ужин, а потому картина "Избиение младенцев" радовала их своей
колоритностью и нашими хмурыми рожами. Само собой, избиение было не
буквально физическим, но от этого не легче.
Курсанты поглядывали в нашу сторону с насмешкой. Мол, вот вы –
придурки... Ясен пень! Им хорошо. Их так гонять никто не будет, как
нас. Они же – сотрудники НКВД. А мы так, фигня на постном
масле.
– Значит, слушай приказ, черти... Я предупреждал вас, что в
случае пренебрежительного отношения к моим словам насчет
сегодняшнего дня, последуют карательные меры. Предупреждал? –
Панасыч посмотрел на детдомовцев по очереди, задержавшись взглядом
на пару секунд на каждом. Кроме меня. По мне он просто мазнул
глазами и сразу уставился на Бернеса. Даже не знаю теперь, хорошо
это или плохо...
Возможно, психологию, как науку, в Советском союзе еще не знают,
но Шипко явно не в курсе этого. Потому что его равнодушный тон, его
бесстрастное лицо и абсолютно не вязавшийся с этим жёсткий, ледяной
тон являлись как раз психологическим прессингом. Конкретным таким
методом давления на подопечных. И хочу сказать, прониклись почти
все. Ни один из нас не рискнул сказать что-то в ответ, потому что
вполне очевидно, вопрос, заданный Панасычем носил риторический
характер. Дураков отвечать нет.
Выглядел при этом товарищ старший сержант госбезопасности
абсолютно спокойным. И это хреново. Лучше бы орал или плевался
слюной, честное слово. Так оно привычнее.
Просто за его показным спокойствием на самом деле бушевала буря.
В реальности воспитатель от бешенства только что зубами не
скрежетал. Хотя, иногда мне казалось, вперемешку со словами вылетал
именно этот звук. Звук перетираемого челюстью зубного крошева.
А вот голос его оставался тихим, размеренным, обманчиво
нейтральным. Но самое главное – из речи Панасыча окончательно
пропали и "едрить твою налево", и "растудыть-туды" и даже
пресловутые "в рот те ноги". А это – очень, очень хреновый признак.
Я бы даже сказал, это – стопроцентный показатель того, что теперь
наша жизнь станет еще "веселее". Шипко объявил нам личную
вендетту.
