万事起头难 — начало — это самое трудное
Если бы я мог продлить свою жизнь,
то пятьдесят лет отдал бы изучению Книги Перемен, и тогда смог бы
не совершать больших ошибок
Конфуций, «Беседы и суждения», 7:17
— Бросай!
Китаец протянул мне три монетки.
Старинные, как минимум Минской эпохи, с квадратными дырочками в
центре.
Я колебался.
Эзотерика никогда меня особенно не
интересовала. Может, и зря.
— Ты ждёшь ответ на свой вопрос? —
спросил он.
Я кивнул и взял монетки. Потом потряс
их в кулаке, стараясь сосредоточится на том, о чём спрашиваю. Всё
по-честному: если уж решил делать, то нужно делать правильно, на
совесть.
Кинул монетки на деревянную
столешницу. Китаец внимательно пригляделся к ним, потом взял кисть
и на чистом листе нарисовал сплошную линию.
Он одобрительно кивнул и сказал:
— Дальше.
Я собрал монетки, снова потряс их и
кинул на стол.
Ещё одна линия. Прерывистая.
— Дальше. Не теряй концентрации, —
сказал он.
Я бросил монетки шесть раз.
На листе бумаги появилась завершённая
гексаграмма.
— Единомышленники, — улыбнулся
китаец. — Ты любимчик судьбы.
— Что это значит? — осторожно спросил
я.
— Продолжай то, что начал. Любые
грандиозные цели, которые ты сейчас перед собой ставишь, будут
достигнуты. Тебе будут помогать даже враги, не желая этого. Успех
превзойдёт все твои самые смелые ожидания, — сказал он. — Ты ведь
ожидал, что ответ будет именно таким?
— Нет, — честно ответил я. — Не
ожидал.
— И всё же задал нужный вопрос. Тебе
будут помогать. Ты будешь окружён друзьями. Тебе будет
сопутствовать успех.
— Ясно, — кивнул я, и не смог
сдержать улыбку.
Китаец собрал монетки со стола. Сжал
их между ладонями и чуть нахмурился, сосредотачиваясь.
Потом сделал первый бросок.
Закончив гексаграмму после шести
бросков, китаец грустно улыбнулся и вздохнул.
— О чём вы спрашивали? — решился
спросить я.
Он посмотрел на меня устало, потом
вздохнул и ответил:
— Спрашивал, пришло ли время.
— И как? Пришло? — спросил я.
— Да, — кивнул он. — Увы, теперь оно
пришло… мне выпало «Приумножение». Значит, я должен начать очень
большие изменения. И другого выхода теперь нет.
Я промолчал, глядя на свитки с
каллиграфией, развешанные на стенах. Тут их было больше, чем в
прошлом убежище на «Черкизоне», хотя в целом помещение было
выдержано в той же стилистике.
Правда, здесь были настоящие окна. И
очень хорошие: уличный шум Садового едва проникал внутрь.
