- Что ж ты, Фирс, совсем разуменье
потерял?! Аль горькой вчера перебрал? Совсем не видишь, кого
учишь?- маленькая, сухая женщина в тёплом капоре сердито наступала
на дюжего черноволосого мужика, стоящего перед ней покаянно склонив
голову.- Али самого поучить как следовать быть надобно?! Убил же
пащенка, как есть убил, ирод!
Дюжий мужик, молча стоящий перед ней,
потупил взгляд и нервно жамкал руками потёртый заячий треух. А чего
тут скажешь-то – виноват, как есть виноват…
Третьего дня во дворце покойного
императора Павла, скончавшегося почитай уж два года тому назад в
Санкт-Петербурге от, как официально было объявлено
«апоплексического удара» (да-да, того самого – табакеркой по
голове), в котором ныне проживала его вдова с младшими детьми,
случился большой пожар, практически его уничтоживший. Хотя большую
часть мебели, а также некоторые дверные полотна и, едва ли не самое
дорогое из обстановки – большие зеркала удалось спасти.
Вызванный со съезжего двора седоусый
пожарный, службу коих учредили только вот в прошлом году, обойдя с
истопниками обгорелые руины постановил, что пожар приключился от
забившегося сажей дымохода. Вследствие чего всех причастных к сему
делу было велено «поучить», что означало порку на конюшне. «На
правило» было поставлено двадцать три человека, из которых
двенадцать было стариками из числа дворовых, отставленными с
прежней службы по причине нынешней невозможности её исполнения и
ныне доживающими свой век на не шибко важной должности истопника,
семеро – мужиками среднего возрасту, из них трое – убогие по
разному виду: один сухорукий, а двое колченогие… ещё трое –
подростки, а один совсем малец шести годов от роду. Но, по всему
выходило, что он-то и был самый виноватый. Поскольку был взят в
дворцовую дворню из жалости, после смерти матери-прачки, и
подвизался аккурат трубочистом. Причём, почистить тот самый
дымоход, из-за которого всё и началось, ему было велено ещё неделю
назад. Так что все справедливо… Ну а то, что всю последнюю неделю
мальчонка отлёживался в дальней кладовке после того как один из
истопников, принявший на грудь, нещадно отходил его поленом – никто
вспоминать не стал. Истопник среди дворни был человеком уважаемым,
инвалидом воинской службы, а пащенок… его и так держали из
милости.
