Это было классическое, выдержанно чёрно – белое утро. Александр безысходно встал с постели и направился к зеркалу. В своих глазах он давно перестал замечать радость, но именно сегодня не увидел там ничего. В его некогда голубо – зелёных, полных жизни, глазах разместились две белые чаши бытия. Он не мог так больше жить. Однако ноги сами повели его к шкафу с одеждой, затем – в прихожую, к старой, обшарпанной миллионными насечками от ключей двери.
Костюм Александра научился говорить за своего хозяина так, что владелец его полностью исключил из обихода какие-либо слова и звуки. Наш герой, некогда талантливый инженер города Науськинска, ходил в своё НИИ вот уже 20 лет подряд без выходных. Но вот в чём дело: товарищ вообще не работал, сидел и смотрел в потолок. Его бы давно вышвырнули из данного госучреждения за крайнее распиздяйство, но у него был костюм, а в НИИ если у тебя есть костюм (Который, к тому же, ещё и говорит), то ты не просто человек, ты – директор. Так и есть, наш герой – директор Скулачевский. Если говорить о его внешности, то здесь расписать что-либо сложно: лет сорока, очень худой, скулы его остры и вдали отдалённо напоминают загнутый кончик мелованной бумаги, хуй стандартный, а остальное, в целом, даже и не важно, ведь и жизнь для него была не важна. Так уж получилось, что НИИ это специализировалось на какой-то околонаучной мракобесной теории о совмещении радиоактивного и духовного. Думаю, не стоит упоминать о том, что это просто губительно для человеческого здоровья. Скулачевский жизнь свою и других никогда не ценил, и поэтому мракобесием этим все занимались за свой счёт, только яйца начальника были обёрнуты фольгой, а яйца подчинённых – нет (Капитализм, хули).
Собственно говоря, день для Александра прошёл обычно: пара смертей на работе, дружеский отсос тёти Гали из бухгалтерии и несколько подписанных договоров с Просветляндией. Придя домой, сев на табурет, неожиданно для себя и костюма Скулаческий взял и заплакал. Скука, видимо, перекрыла не только голосовые, но и слёзовыделительные пути героя. С какого-то перепугу он решил, что дальше жить – это просто не вариант: «Я такой плохой, все такие плохие, и бла, бла, бла». Не думая головой, он побежал на кухню и нашёл верёвку. По всем канонам мыло должно было быть в ванной, и так и оказалось: оно, добросовестно перевязанное ещё молодой тётей Галей 15 лет назад, аккуратно лежало в загнившей картонной коробке из-под сигарет «Негромор». Александр вернулся в комнату с мылом и верёвкой в руках. Проведя некоторые суицидные махинации, он сваял из своего табурета и полного собрания сочинений Достоевского что-то наподобие статуи Петра Великого: по факту – хуйня, но стоит ровно. Не долго размышляя, герой взгромоздился своим среднестатистическим ростом на данное сооружение, завязал покрепче узел, перекрестился, четыре раза плюнул через правое плечо, хорошенько выругался и кинул своё обмякшее тело в крепкие руки правосудия.
