— Почему она до сих пор не очнулась, — раздраженный голос дяди
сопровождал монотонный свист хлыста. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Я
почти видела, как хлыст нервно скользит по его любимым гильдейским
сапогам из тончайшей кожи. Нервничает. Обычно дядя считает
недопустимым такое откровенно плебейское выражение
эмоций.
Глаза резало нещадно. Почему глаза? Ведь на прошлом допросе мне
ломали пальцы. Когда это было — вчера? Декаду назад? Что же такое
ядреное мне вкололи, что у меня такие объемные слуховые иллюзии.
Забористая дрянь, наверняка эти постарались, из новых Серых.
За окном весело щебетали птицы. Лежать было удобно, мягко и
тепло, почти как на кровати в нашем родовом поместье в Долине. Я
почти по-настоящему чувствовала запах вереска с пустошей, который
тихонько просачивался в приоткрытое окно.
Как же хорошо. Как же хорошо, Великий!
Сейчас по сценарию должна зайти Нэнс и отдернуть шторы. Как
сладко. Много зим мне не снилось поместье. Мне вообще после той
резни на окончание десятого курса Академии ничего кроме кошмаров не
снилось.Только кровь, грязь, голова Акселя в петле и истлевшие
кости скелета в подземелье с родовым перстнем Блау.
А тут какой-никакой дом. Какая качественная иллюзия.
— Виртас-с-с, — дядя почти шипел. — Кто из нас двоих
Целитель?
Да что же такое происходит?
— Кастус, повреждения слишком сильные. Большую кровопотерю мы
восполнили, но с ядом скорпиксов так сразу сделать ничего нельзя.
Юная госпожа слишком долго пробыла в пещере. Зрение восстановится,
но не меньше недели будет необходимо носить целительные печати, —
голос целителя был тих и убедителен. — Концентрация яда предельная,
антидот я ввёл, но…
— Юная госпожа, — дядя сделал особенно ядовитое ударение в стиле
Блау на второе слово, — через две луны должна встречать родственный
клан Хэсау. И никто, Виртас, никто заменить Вайю не сможет.
Я хохотнула про себя. На редкость забористая иллюзия.
Виртас умер в шестнадцатом, по дороге в Керн, в самом начале
мятежей. Мой предусмотрительный и умный дядя, который так гордится
своим гильдейством, прожил немногим дольше. Умер через пять зим в
застенках Левинсбрау, но мы узнали об этом только через несколько
лет, когда случайно опознали останки по родовому перстню. Сдох и не
сдал Блау. Уже этим одним я гордилась: этот высокомерный хрыч, с
которым мы так и не нашли общий язык, — мой дядя.
