Девять тысяч шестьсот восемьдесят девять...
Девять тысяч восемьсот девяносто...
Я пропустил какое-то число? Наверное... не знаю.
Я устал.
Просто устал.
Я устал кричать.
Я устал разбивать кулаки о стены.
Я устал умолять о пощаде.
Я устал гадать что от меня нужно.
Я устал.
Я устал вглядываться в темноту, силясь узреть в ней... что?..
что я хотел в ней найти? Кусок, допустим, стекла, которым можно
вскрыть себе глотку? Ну найду я его - что дальше? Человеку сложно
убить себя, особенно, когда ему в этом всячески мешают. Я
расцарапал себе шею ногтями, до крови, до мяса. Я чувствовал, как
горячие ручейки обливают мое тело, а вместе с ними утекает жизнь. И
к чему это привело?
Возможно тут были камеры. Я ощупал каждый миллиметр стен, пола и
двери. Все глухо. Камера может быть под потолком. И не какая-то
нашлепка, сигнализирующая о своем присутствии тускло мерцающим
зеленым огоньком. Я устал.
Я скорчиваюсь на полу, полунакрывшись одеялом. Утопить лицо в
ладонях. Последние несколько... месяцев?.. лет?.. это моя "любимая"
поза. Неистовое горе, холст, масло. Тоска, печаль, грусть и уныние
прилагаются. Сложно описать то, что чувствуешь, оказавшись в самом
низу пищевой цепочки человеческого социума. Одиночество? Дыхание
безумия? Осознание собственной неполноценности? Жестокость
Судьбы?
Крошечная точка колеблющегося, затухающего света посреди
сплошного океана густой, засасывающей черноты.
Больно. Больно физически, больно духовно.
Я ощупываю голову каким-то звериным, непроизвольным движением,
лишенным всякой осмысленности, так некоторые раздирают раны -
зачем? Непонятно. Наверное, я мог считаться относительно красивым.
Когда-то. Когда-то очень давно. Я не знаю как выгляжу. Картинка
воспоминаний, того, что можно узреть в зеркале, как-то вылетела из
моего сознания, а нащупываемые очертания физиономии... всей силы
взбрыкнувшего воображения не хватало на то, чтобы воссоздать что-то
более или менее четкое, лишенное постоянно видоизменяющихся
ломанных линий. Я похудел, сильно похудел. Болезненно проступили
скулы. Заострился нос и подбородок, не лицо, а сплошной угол.
Неровные узловатые пальцы щекочут кожу черепа мозолями. Ногти
отросли. Занимательный факт - я понятия не имею как мне их стригут,
а то что их стригут сомневаться не стоит, в противном случае тут
сантиметров пять коготков точно наскреблось бы. Еще бреют и
стригут. Я пытался проковырять выход наружу. Как в "Побеге из
Шоушенка". Я почти видел себя на свободе - чувствовал вкус дождя,
вкус свободы, вкус жизни. Темнота сглаживала некоторые моменты,
такие как память, например. Мозг глючил, тасуя колоду восприятия в
безумном шулерском экстазе, частично заменяя мое реальное прошлое
на смазанные образы воображения и лицемерно-красочных бастардов
полузабытого масс-медиа. Я хотел ощутить
