Петербург
6 часов после покушения. Больница
Тайной канцелярии
— Что с ним? – услышал я голос сквозь
туман.
— Пока говорить рано, - ответил
знакомый голос.
— Иван Антонович, вы осознаете,
насколько важны любые сведения о самочувствии императора? - спросил
Шешковский.
— Понимаю и осознаю то, что ваша
работа требует подобных знаний, но попрошу вас, Степан Иванович, не
давить на меня и не влезать в мою епархию. Не смею даже представить
те обстоятельства, при которых я бы посмел лезть в дела Тайной
канцелярии. Могу сказать одно, что еще буквально чуть-чуть в
сторону, и пуля не оставила бы шансов российскому монарху, - сказал
Кашин, закрывая свою кожаную медицинскую сумку.
Сильной боли я не чувствовал.
Присутствовало некое помутнение сознания и легкость в голове.
Подобное состояние мне было знакомо. Похожим образом действовали
сильные обезболивающие, которые мне давали еще в той, прошлой
жизни. Глаза не открывались, но даже помутненным разумом я
отчетливо понял, что я имею шансы стать первым в числе великих
одноглазых России. Кутузов — еще желторотый юнец, Потемкин – не
«отхватил» кием по глазу от Орловых. Так что – вот он, я –
одноглазый император. И, слава Богу, что живой!
— Что с ней? – прохрипел я, и в
помещении установилась…
Подумал о «гробовой» тишине, но смог
прогнать дурные мысли и ассоциации. За последние несколько дней я
потерял слишком много людей, чтобы использовать аллегории,
связанные со смертью.
— Ваше Императорское Величество? - в
унисон сказали Кашин и Шешковский.
— Э-э-э… Коли Вы имели в виду
Екатерину Алексеевну, то она жива и почти здравствует. Пуля задела
плечо, и я собирался пользовать ее чуть позже. Пока вашей… женой
занимаются иные медикусы, - сказал Кашин и вновь раскрыл свою
медицинскую сумку.
Вновь потерял сознание я тогда, когда
Иван Антонович достал лупу и стал рассматривать мой искалеченный
глаз. В следующее мое пробуждение в палате находился только
Шешковский.
— Ваше величество, Кашин сказал, что
вы можете проснуться в течение часа, - сказал он и пристально
посмотрел на меня.
Я смог открыть свой глаз. Да,
единственный, правый глаз, ибо в левом была чернота. Уж не знаю,
так должно быть на самом деле или же это фантомные ощущения, но
факт остается фактом – я стал одноглазым. Горевать мне по этому
поводу? Вопрос. Можно поплакать, погоревать, напиться, как только
смогу это делать. А можно иначе – порадоваться тому, что я стал еще
более брутальным мужиком. Ведь во всем нужно искать позитив. Как
там, у одного француза: «Я спешу посмеяться над всем, иначе мне
придется заплакать» [Высказывание Пьера Агюстена Бомарше].
