Жажда власти — самая чудовищная из всех
страстей
Публий Корнелий Тацит
В утлой комнатенке чадила лампада. Преотвратно чадила прогорклым
маслом, превращая и без того неприветливое жилище в клеть. Из-за
размеров каморки и тяжелого запаха главным ее отличием от узилища,
где держат пленников между пытками, становилась духота. На улице
можно было продышаться полной грудью, но там уже неделю дни
напролет выл ветер и плясала метель. Особенно сейчас, к ночи.
А говорили, вполне приличная ночлежка, хорошие кровати, вкусная
еда...
Кругом лгуны.
Эван валялся на жестком соломенном матраце, уповая, как и все
ночи прежде, что его не одолеют клопы. Пальцами с неровными ногтями
он вертел золотой медальон. В какой-то момент поднес поближе к
глазам — видимость от лампады была такой же мнимой, как и
здравомыслие Эмриса Железного. Внимательно изучил выгравированный
символ.
Четырехпалую лапу грифона Греймхау.
Почему-то все говорили, что лапа трехпалая, но вон же, сбоку,
видать еще один короткий отросток с когтем, наподобие большого
пальца. Если бы все остальные тоже обращали внимание на этот
четвертый «палец», они бы меньше якшались с хозяйкой медальона.
Символ действительно отражал сущность Идель: выставляет напоказ три
признака силы — благородство, богатство, великодушие, — а за спиной
держит нож. И только ты отвернешься — все, от тебя остались могилка
да память. И то насчет могилки Эван бы не поручился.
С первой минуты, как он увидел этот знак, почувствовал: грифон
Греймхау не принесет ему ничего хорошего. И не ошибся.
Из коридора послышались знакомые шаги. Визит аббатисы Фульвии
мог означать лишь одно: Эвану опять придется что-то делать. Делать
хотелось примерно ничего. Да, он все еще был не прочь оторвать
герцогине Греймхау голову, как саранче, но не прямо сейчас. Не из
комнатенки, разморенной протопкой и тошнотворным запахом
прогоревшего застоявшегося масла. Где-нибудь через месяц или два,
словом к весне.
Заскрипела обшарпанная дверь, елозя по вздувшимся половицам.
Эван страдальчески вздохнул.
— Я посылала за тобой днем, Дован. Почему ты не пришел?
Портки Творца, он уже настолько свыкся с этим «Дованом», что
вот-вот перестанет откликаться на «Эвана».
— Там метель. Я не хотел выходить. Все равно ничего важного не
происходит.
— Не происходило, — поправила аббатиса, делая два шага внутрь
комнаты. Дальше идти было некуда. — Боже, ну и вонь тут. У тебя
что, нет окна?
