1
…Прочь, мятая шторка, и – шаг вперед. Сейчас он искупается в яростных лучах софитов, в дожде оваций, в восхищенных взглядах поклонниц…
– Слишком вычурный фасон!.. – просто сказала жена, при этом вскинутые брови и распахнутые глаза вполне годились для нежданной встречи после долгой разлуки. Ноты и мимика не соответствовали: так странный человек, закинув голову к небу, вдруг заговорит о земле; или, глядя на языки пламени, изречет нечто, относящееся к противной стихии.
Впрочем, этот эпизод произошел чуть раньше и, наверное, на самом деле, разноречивость жестов и слов, если и случилась, то лишь слабо выраженной, а может быть, и вовсе отсутствовала. Но потом, как это часто бывает, представилось, что именно отсюда завязался сюжет…
Казалось бы, что сверхъестественного в том, что у человека в автобусе тайно изъяли (или все же, точнее сказать, украли) – не важные документы, не полсостояния, – а всего лишь кошелек с отпускной зарплатой, пусть даже и предназначавшейся для покупки давно желанного выходного костюма? Однако Жоржу это событие вдруг отчетливо высветило всю глубину его жизненной нетвердости, униженности перед рядовыми, в общем-то, обстоятельствами. Нет, дело, конечно, не в кошельке. Все гораздо печальнее и ужаснее.
Вечером жена, кажется, окончательно успокоившись, устало заключила: «Жулики не лезут в карман к кому попало. Значит, к тебе можно». Это был более чем диагноз, – приговор.
Продумав всю ночь, Жорж пришел к выводу, что причина его болезни довольно проста: в нем умер или, по крайней мере, уже давно не подает признаков жизни, условно говоря, артистизм – умение перевоплощаться, приспосабливаться. Умение, которое было панцирем, защищавшим от невзгод. Моллюска лишили раковины, и вместо спокойной мудрой улитки в родной влажной стихии – не успевшая за отливом, рыхлая, беззащитная масса, несимпатично страдающая на равнодушном, сохнущем берегу.
Итак, если отталкиваться от «театральной» основы его рассуждений, – кто он на подмостках жизни? Бывший артист самодеятельного институтского театра, человек довольно преуспевавший – поблажки преподавателей, успех у сокурсниц… Что еще нужно студенту, если не говорить о деньгах! Именно там, на студенческой сцене, его впервые заметила и выбрала – о, да: выбрала! – тогдашняя поклонница, будущая жена. И даже имя – Жорж – вовсе не имя, а… как бы точнее выразиться? – надуманный, не привязанный ни к какому сценическому образу, и вдобавок, как сейчас кажется, вычурный, – псевдоним. Псевдоним для жены; то есть – для ее личного пользования: иностранно-кореженное из паспортного Георгия, из колыбельного Юры. Это неудачное псевдо со временем перешло, опять же стараниями пассии, когда она еще не была столь рациональна, в обыденное житейское имя… Обыденное! Трепетность рампы, торжественность софитов незаметно перетекли в рутинную прозу, причем, характеризующую даже не безыскусность арт-ремесла, присущего сонму театральных поденщиков, а духовную скудность однообразных бытовых и производственных будней, заполнивших все поры жизни. Нулевой репертуар породил новое, постылое амплуа, причем – за пределами милого сердцу театра… Величавый пикантный Жорж, с богемным, как уверяла Георгия будущая жена, – с богемным обликом, превратился в безликого, ни анфаса ни профиля, инженера Жоржика.