© Издательство «ФОРУМ», 2015
© Издательский дом «НЕОЛИТ», 2015
Зимой 1880/81 года Владимир Семенович Голенищев, незадолго до этого назначенный хранителем Египетского собрания Эрмитажа, знакомился с вверенными его попечению коллекциями. Обнаруженный им в одном из шкафов папирус сразу привлек внимание молодого ученого.
Где была впервые найдена эта рукопись, когда и каким образом попала она в Эрмитаж, не знал никто. Превосходно сохранившийся папирус с уцелевшими началом и концом, что случается далеко не часто, и по письму и по языку весьма напоминал древнейшие папирусы, которые хранились в Берлинском музее. Необычным оказалось и содержание рукописи. «Писец с умелыми пальцами Амено, сын Амени» около четырех тысяч лет тому назад переписал понравившуюся ему сказку. Правда, несколько других сказок и даже одна повесть уже стали достоянием науки на протяжении трех предшествующих десятилетий. Но сказка, открытая B. C. Голенищевым, превосходила их древностью: рукопись датировалась примерно 1900 годом до н. э. Вместе с тем она, как писал двадцатипятилетний ученый в своем докладе, прочитанном им вскоре на Всемирном конгрессе ориенталистов, «призвана пролить некоторый свет на происхождение нескольких очень известных арабских и древнегреческих рассказов, с которыми имеет величайшее сходство». «Известные арабские и древнегреческие рассказы» – это не что иное, как приключения Синдбада-морехода из «Тысячи и одной ночи» и «Одиссея». И если B. C. Голенищев несколько увлекся, говоря о «величайшем сходстве», он был вполне прав, указывая на некоторую несомненную общность сюжета и его разработки. Открытая им рукопись, которую он первый полностью издал и описал, ныне хранится в Государственном Эрмитаже и пользуется мировой известностью под названием сказки о «Потерпевшем кораблекрушение».
После гениального открытия Франсуа Шампольона, нашедшего в 1822 году ключ к чтению древнеегипетских иероглифов, многие ученые вопреки фактам неоднократно утверждали, что у древних египтян не было, да и не могло быть художественной литературы. Эти утверждения подкреплялись глубокомысленными рассуждениями о «древности, математической правильности языка египтян», об отсутствии у них «силы мифического творчества», ибо они «жили в слишком большом непосредственном напряжении, мешавшем им углубляться в самих себя», и т. д. Даже великий немецкий поэт Гете, как отмечал известный критик В. В. Стасов, при всей его отзывчивости ко всякому проявлению художественного творчества, скептически относился не только к памятникам египетской литературы, но и к древнеегипетскому искусству в целом, считая их не более чем курьезами, бессильными принести пользу «нравственному и эстетическому образованию человечества». Здесь сказывалось не только недостаточное еще в то время знакомство с великой культурой долины Нила, но и вообще пренебрежение к цивилизации народов Востока.
