Она зачерпнула ладонями изумрудную воду и принюхалась. Ей нравилось улавливать настроение моря. Вчера оно сердилось и пахло ветром, йодом. Сегодня – теплыми ракушками и можжевельником, потому что успокоилось, разнежилось. Но могло и закапризничать в любой момент. Умывшись прохладной водой, она села на берегу и с опаской обернулась. Извилистая тропинка терялась в гуще пестрых деревьев и была пустынна. Зря она паникует. Все заняты на съемках, никто сюда не придет. По крайней мере, в ближайший час. Она торопливо сорвала широкополую шляпку, заправила за уши длинные каштановые кудряшки и растянулась на теплой гальке, жмурясь от солнца и шепча.
– Я немножко, совсем чуть-чуть… Никто не увидит…
Но расслабиться никак не получалось. Воображение рисовало злую физиономию Гольянова. Вредный режиссер строго-настрого запретил загорать. Какая досада, что по сценарию ей отведена роль анемичной болезненной девочки десяти лет. Пришлось постоянно мазать кожу толстым слоем солнцезащитного крема, носить закрытую одежду, прятаться под пошлыми ажурными зонтиками и глупыми шляпами, торчать на закрытой веранде или в саду, в тени виноградников и абрикосовых деревьев. Все лето быть рядом с морем и ни разу не поваляться на горячей гальке в купальнике – как это несправедливо! А ведь так приятно чувствовать солнце на щеках и обветренных губах!
Только возражать Гольянову бесполезно. Режиссер страшен в гневе. Довольно с нее подзатыльников за перепутанный текст и пендаля за дурной язык, от которого летела со свистом несколько метров, а потом, упав, все коленки расцарапала о камни. Обидно до жути! Что она такого сделала? Режиссер вдруг решил, что сцена на диком пляже выглядит недостаточно натуралистично, и попросил ее искупаться нагишом. В ответ она пошутила: ради искусства готова на все, но очень сильно сомневается, что эпизод с ее обнаженной натурой украсит картину. Кому интересно смотреть на плоскогрудую девочку без трусов? Гольянов отчего-то воспринял шутку как личное оскорбление. Орал так, что распугал птиц и зевак с пляжа, потом отправил раздеваться. Желание шутить пропало.
Она в самом деле была готова на все, но вовсе не ради искусства, а ради мамы, которая строго наказала во всем слушаться Гольянова. Родительница мечтала, что ее бестолковая глупая дочь сделает в своей непутевой жизни хоть что-то хорошее. Надежду мамы хотелось оправдать, но стоять обнаженной перед другими людьми было неловко и страшно, тряслись руки и коленки. Она сутулилась, пыталась прикрыть грудь волосами, никак не могла войти в роль. Гольянов злился, вопил и продолжал над ней издеваться, снимая дубль за дублем. Лучше бы вместо ора убрал лишних людей со съемочной площадки. Глупый бесчувственный чурбан!
