Пожелтевший лист бумаги заполняли неровные строчки. Сургучная
печать городского управления дознавателей раскрошилась от времени.
Чернила выцвели и стерлись. Но тому, кто сейчас держал в руках
чистосердечное признание, не нужно было вчитываться: он давно
выучил его наизусть.
«Господин дознаватель, уж не знаю, за что меня арестовали!
Моей вины нет! Как на духу заявляю! А то, что кровопийце энтому мы
кишки выпустили, так за дело! Мерзкая тварь, хоть и выглядит как
человек!
Меня позвал Юшка. Его — Мих. Так нас постепенно и набралась
пара дюжин. А то, что я вилы взял, — так не идти ведь супротив
клыкастой твари с голыми руками!
Не знаю уж, как Амелия с ним снюхалась, чем он дурищу
приманил, но известно, что кровопийцы коварные и лживые. Мягко
стелют, а потом, не успеешь опомниться, — зубы в шее! Если бы
Амелия жива осталась, никто из приличных людей с ней и словом бы
больше не перемолвился. Так что и к лучшему, что померла глупая
девка.
Да-да, простите, господин дознаватель, я помню, что нужно
отвечать на вопросы. Ну Микита я, кузнецов сын. Будто вы не
знаете.
Ворвались мы, значит, в тот домишко. Хлипенький такой. У
крыльца цветочки, дорожка песком посыпана, каменная чаша галькой
выложена, а вверх бьет ключ — вроде как хвонтан, так это у
ристократов зовется. Фу, срамота. Не дом, а картинка из книжки,
сразу видно, что нелюдь живет.
Когда парни дверь высадили — я задержался чуток, выдирал с
корнем кусточки-цветочки и в хвонтан кидал. А нечего жить не
по-людски! Так что, когда я в дом протиснулся, уже почти все и
закончилось.
Амелия, дурища эта, лежала на полу белая, как кукла
восковая. Вампирюку поганого в десять пар рук уже скрутили и
оттащили. Искровенили тварь. А он и не сопротивлялся особо: хоть и
вампир, а слабак. А может, и сил уже не осталось вырываться. Не
побарахтаешьсям, когда между лопаток нож торчит, а бок вилами
продырявлен. Но чуть парни ослабляли хватку, как он тут же ужом
изворачивался и к Амелии полз.
Как вспомню, до сих пор мороз по коже от этого зрелища. Вот
она, тяга к крови невинной девы. Прижал ее к себе, и только и
слышно: «Амелия, Амелия, Амелия!» Но тело у него отобрали, за руки,
за ноги растянули. Тут вперед выступил Мих.
Он хотел, чтобы все по совести было! Что мы, дикари какие,
что ли?
— Признаешь, — говорит, — что лишил жизни девицу Амелию?
Выпил кровь до капли и до смерти?
