Был зимний вечер. В крестьянской избе горела лучина; на конике>{1} сидел ветхий старик высокого роста, в одной рубахе, с расстегнутым воротом; он плел лапти и сурово посматривал на баб, хлопотавших близ печки. Старуха и одна молодая баба вынимали из лубочных сундучков рубахи, онучи, нитки и запихивали их в мешок, в который прежде положена была вареная каша и коврига хлеба.
Бабы собирали в дорогу мужика Антипа, который на дворе насыпал два воза муки. В избе было тихо, только слышался шепот баб:
– Хресточек-то не забудь, а портки-то положь вниз… под хлеб-то пихни.
– Лапти положите пуще всего, – заговорил старик.
– Положили, положили… – сказали бабы… – не забудь, матушка, сольцы…
Старик начал стучать по лаптю кочатыгом>{2} и говорит:
– Дорога дальняя, обужа первое дело; на дороге бог знаешь за что отдашь полтину али семь гривен…
Уставшие бабы завязали мешок и сели друг против друга:
– Не забыть бы чего?., дай бог память…
– Кажись, не забыли…
Старик перестал стучать и исподлобья посмотрел на баб, желая сделать им выговор, если они что-нибудь забыли.
На дворе под навесом Антип таскал из амбара муку и говорил стоявшему у саней другому мужику, соседу:
– Старик одно слово! иной раз пужанет чем ни попадя; однова ошарашил меня – шесть недель пролежал… Семая! – заключил он, бросив меру муки в сани.
– Семая! – повторил другой мужик, разравнивая муку.
– Однова дыхнуть, – говорил Антип, нагибаясь в закорм, – не чаю, коли он помрет… хоть и отец… Кабы я был сам хозяин-то, да один в доме-то!.. а то всякое дело из рук валится… шкалик, шкалик, братец ты мой, иной раз и то боишься выпить.
– Известное дело…
– Уж и постыла эта жизнь, подумаешь!..
Мужики зашпилили веретья>{3} и увязали воз веревкой; в углу двора фыркали лошади.
Конец ознакомительного фрагмента.
