Она словно вырастала из скалы. Она походила на старый кряжистый дуб с обрубленными ветвями и вершиной, – башня из серо-седых блоков, помеченная на разной высоте несколькими узкими окнами-бойницами. Башня была немыслимо древней: лишь много тысяч лет назад люди Первого Посева умели столь точно пригонять один к одному многоугольные камни, каждый весом в несколько быков, а затем стёсывать их, придавая стене зеркальную гладкость.
Скала, служившая постаментом башне, высилась в центре острова, окружённого синим океаном. Вокруг неё смыкался непроходимый тропический лес, ближе к берегу кольцом стояли пальмы. Солнце садилось, высвечивая сквозь прозрачное мелководье тёмные пятна коралловых рифов.
Белые птицы, подобные лебедям, но намного крупнее, кружили у верха башни… Если бы кто-нибудь в этот вечер сумел взлететь, подобно птице, и зависнуть у окна, прорезанного в верхнем этаже, – сквозь глубокую щель, расширяющуюся внутрь, он смог бы наблюдать за стариком в скупо освещённой комнате, заставленной странной утварью.
Девять свечей в драконовидном шандале озаряли стол; огни их дробились в стекле колб и реторт, очерчивали спирали змеевиков. Посреди стола высился круглый медный постамент на трёх львиных лапах. На него-то и глядел пристально старик в облегающей, синего бархата сутане. Волосы старца, лебединой белизны, были заплетены в косу, подбородок гол, а серебряные усы достигали пояса. Его светлые расширенные глаза, выцветшие от бессчётных прожитых лет, не мигали так долго, что крылатый наблюдатель смог бы усомниться в человеческой природе хозяина башни.
И усердие старца не прошло даром… Сперва призрачная, туманная, затем всё более плотная и весомая, на постаменте возникла Чаша. Она белела насквозь, словно лучший хинский фарфор, и по бокам её струились золотые тонкие узоры.
Голова старика дрожала от предельного сосредоточения… Но вот – упали морщинистые веки. Жмурясь и с облегчением вздыхая, откинулся он на спинку кресла. Идеальной формы женской груди, Чаша была бесспорна: массивная, она всё же пропускала свет свечей и от него – от него ли? – розовато сияла изнутри.
Передохнув немного, старец вновь открыл глаза. В них теплились удовлетворение и благодарность. Улыбка тронула сморщенные губы. Встав, склонившись и бережно взяв Чашу в руки, – видимо, она кое-что весила, – он высоко поднял свой драгоценный груз и сказал:
