— Катя-Катерина, маков
цвет
Без тебя мне сказки в жизни нет
В омут головою, если не с тобою-ю-ю... — так как Ванька
нацепил наушники, то музыки слышно не было, только его подвывания
дурным голосом, в котором музыкальности не наблюдалось от слова
совсем. К тому же у Ваньки явно были проблемы со слухом, и даже то,
что он явно за кем-то подпевал, не делало его вопли более
музыкальными.
Катя поморщилась, встала с колен и
прогнулась в спине, чтобы хоть немного уменьшить боль, которая
терзала ее в течение последнего часа. В гробнице было холодно, и не
помогали согреться ни теплая кофта, ни обвязанная вокруг талии
теплая шаль. Могильный холод, кажется, пробирал до самых
внутренностей, и Кате начинало казаться, что еще немного и она
замерзнет насмерть, в тот самый момент, когда этот холод достигнет
сердца, и оно остановится, превратившись в осколок льда, и рядом не
будет осколков, которые помогут спастись, если из них выложить
слово «Вечность».
Девушка посмотрела вниз на
керамическую табличку, которая постепенно появлялась под ее
напором, и на ней уже начали просматриваться письмена. Катя вот уже
несколько часов работала кистью, чтобы очистить надпись, не
повредив, возможно, ценную находку. Долгая и кропотливая работа,
которая, тем не менее, сделала одно доброе дело — научила терпению,
которым, обладающая взрывным характером девушка похвастаться прежде
не могла.
— Катюха, зацени, какую я древнюю
песню надыбал, — Ванька навис над ее плечом, и Катя увидела, как
его цепкий взгляд словно сканером прошелся по появившейся из-под
земли табличке, наверное, самой большой находке на этом участке
раскопок древнего Двиграда. И этот взгляд: жадный, оценивающий,
сдобренный изрядной долей азарта, совсем не сочетался с тем
раздолбайством, которое он так старательно демонстрировал
окружающим.
— Древность — это вот здесь, а у тебя
в наушниках... я даже не знаю, как это назвать, — Катя поежилась.
Вместе с холодом в последнее время ее не покидало чувство, что за
ними кто-то наблюдает, оценивает каждое их действие, каждое
движение, даже эту пуховую шаль, оценивает их самих, словно
препарируя, проникая в самую душу. Кто-то могущественный и
равнодушно-холодный, безразличный к возне живых людей. Но, несмотря
на его равнодушие, ему совсем не нравится, что люди пытаются
раскопать останки чего-то древнего и малопостижимого для
современного человека, пытаются проникнуть в тайны прошлого,
которые, возможно, должны остаться там, в земле и ни в коем случае
не извлечены на свет божий.
