1893 год, Российская империя, уездный город
Екатеринбург
Зря ямщика не послушал, ох зря…
Алекс ступил еще раз, и тотчас нога
выше колена провалилась в рыхлый февральский снег. Попробовал
подтянуть вторую – да та увязла столь крепко, что, не устояв, он
тяжело, почти плашмя, свалился в сугроб.
Снежный буран бушевал с такой силой,
что и минуты не прошло, как его накрыло вторым таким же
сугробом.
Подниматься нужно, - билась в голове
единственная мысль. – Подниматься живо да идти. Из последних
сил.
Алекс и впрямь призвал все свои силы.
Опираясь на здоровую руку, от натуги комкая в ладони снег, он чуть
привстал. Принялся ступнями искать опору – да не выходило ничего.
Ступней от холода он давно уже не чувствовал. Еще пока ехал в санях
– и то не чувствовал. Ботинки ему порядочно жали.
Ботинки у Алекса были новые, модные,
английские, из телячьей кожи тончайшей выделки. Отличные ботинки.
Правда, форменным идиотизмом было надевать их для путешествия по
лесу на Среднем Урале. Вот смеху-то будет, когда его найдут,
окоченевшего – и в этих дурацких ботинках. В них и похоронят,
наверное.
Ботинки Милли подарила. Нынешним
Рождеством. С размером только не угадала, глупышка.
— Милли, Милли, Милли… - шептал
Алекс, чувствуя губами снег, но совсем уже не чувствуя его холода.
– Душа моя, любовь моя. Погибель моя.
Глаза не видели ничего, кроме
проклятого белого снега. И – Алекс сдался. Закрыл их. Зажмурил.
Напоследок поспешил вызвать в памяти любимое лицо и мягкие
медно-рыжие кудри. Звонкий смех-колокольчик. Сладкий, тягучий
аромат ее духов.
Алекс потянул носом, потому что и
впрямь как будто почувствовал их…
А потом – что-то коснулось его
лица.
Не снег.
Не вполне отдавая себе отчет, Алекс
вновь поднял отяжелевшие веки и первый делом увидел перепачканный в
грязи подол женской юбки.
И где она грязь умудрилась найти? –
вяло думал он, как завороженный глядя на летящую по снегу
нежно-розовую юбку в убористый мелкий цветок.
Женщина (а судя по тонкому стану –
девица, скорее) не заметила его, припорошенного снегом. Легко,
будто по мощеной дороге, она прошла мимо. Невесомо взобралась на
пригорок шагах в десяти от Алекса. Обернулась к нему.
Босая… - только сейчас сообразил
Алекс. – Босая – да по снегу. И платье на ней домашнее, хоть
грязное, изорванное. Съехавшее с одного плеча, обнажив
ослепительно-белую (точь-в-точь как снег) кожу. И волосы белы, как
тот снег – распущены и летят по ветру. Только губы яркие. Словно
кровь.
