Валерий Большаков
Ц Е Л И Т Е Л Ь – 2
ПРОЛОГ
Новый год – это быстрый промельк. Сверкнет риска циферблата,
стрелки сойдутся ножницами на двенадцати, отсекая старый год – и
первые секунды семьдесят пятого запульсируют в сердечном
биении.
Заняв полдивана, я расслабленно улыбался, следя за праздничной
суетой. Верхний свет в зале притушен - пусть ярче сияют фонарики на
елке, роняя дрожащие блики на дутые шары, на стеклянные гирлянды,
на мерцающий «дождик». По потолку бродят разноцветные сполохи,
колючую верхушку венчает сияние рубиновой звезды, а по углам
шушукаются тени, выставляя напоказ волшебство и тайну.
Самый воздух пропитался новогодней ночью – веяло хвоей,
мандаринами, чуть-чуть припахивало острым дымком бенгальских
свечей. Конфетти из отстрелянных хлопушек пестрело повсюду,
добавляя празднеству нотку озорной бесшабашности.
Родители рано вернулись с работы, но от коллектива не
отрывались, успели-таки со всеми «отметить». Взгляды у обоих
замаслились, папа жарко убеждал маму, что кокетливый передничек
очень идет к ее вечернему платью и лез целоваться, а та
увертывалась, смеялась или делала большие глаза – ну, не при детях
же!
Мне было хорошо в эту сказочную зимнюю ночь, словно я оставил в
семьдесят четвертом все свои страхи и беспокойства. Душа, заново
проигрывая былые детские ожидания, заряжалась надеждой. От
высверков елочных игрушек крепла робкая вера, а где-то на смутных
горизонтах сознания как будто развиднелось – занималась любовь,
пока еще безымянная, но влекущая до озноба.
Настя приоткрыла дверь на балкон, чтобы впустить свежий воздух,
и в морозной темноте затлели два зеленых фосфорических кругляша.
Коротко мяукнув, соседский кот метнулся в тепло полосатой молнией.
Распушив холодную шерстку, пропахший снегом котяра запрыгнул ко мне
на диван. Бухнулся рядом и басисто замурчал. Сестренка подсела с
другого боку, не решаясь прильнуть. Тогда я сам обнял ее и повлек к
себе. «Киска ты моя маленькая!» - подумал ласково, вспоминая внучку
– я ее так называл, когда она не шкодила. Настя повозилась,
прижимаясь теснее, и затихла.
В эти долгие, утекающие минуты кануна я жил ощущениями, отложив
мысли на потом, как тот скряга, что устает перебирать золотишко и
усаживается в резное кресло перед камином. Нелюдимый, крючконосый,
с длинными седыми волосами, он бездумно глядит на извивы пламени,
на теплые тени, перебегающие по стенам. В его темных, глубоко
запавших глазах отражается огонь, а он прихлебывает из кубка
пахучий глинтвейн, приятно мутящий рассудок, да крякает в
доволе.
