– Ты мне умно не говори, – сказал Василий Маралов, гуманитарий на пенсии. – Я сам умный, три книги написал. Проще надо. Вот у тебя что на руке? Часы, да?
Собеседник – друг и в некотором роде ученик – утвердительно икнул.
– Ну вот и поразмысли. Тут – своя диалектика. Носишь ты их, носишь, они у тебя тикают, тикают…
– А при чем тут научный атеизм, Вася? Мы ж с тобой о научном ате…
– Ты дослушай. Они тикают, тикают, и вдруг – бац! Ударились о раковину.
– Почему о раковину?
– Это со мной случай был, еще до пенсии, в Сестрорецке. Я там…
– Ладно, не важно… Ну ударились, и что дальше?
– А дальше у одного маленького колесика зубчик сломался. А все другие стали недоворачиваться. И часы тебе вместо пятницы возьмут и покажут какой-нибудь вторник. Вот так и человек… Эй, Петь!
Собеседник уже спал, прижавшись ухом к бежевой клеенке.
– Петь, – сказал Маралов и потряс его за плечо. – Слышь, Петь… Пойдем, на диванчик ляжешь.
Маралов проснулся, подвигал ногой, запутавшейся не то в сбившемся пододеяльнике, не то в не до конца снятых штанах, и хмуро, привычно выглянул из тающего ночного мира в залитую серым светом комнату. По его пробуждающемуся мозгу медленно поползли первые утренние мысли – они касались окружающего беспорядка. Тот действительно был ужасен: в комнате царил такой хаос, что в нем даже угадывалась своя гармония – длинная лужа на полу как бы уравновешивалась вдавленным в кусок колбасы окурком, а сбитый с ног стул вносил в композицию что-то военное.
Несколько раз быстро шагнув в пустоте и полностью избавясь от штанов (ремень все-таки, как змея, цапнул холодной пряжкой за ногу), Маралов, как обычно, принялся наводить внутренний порядок. Что-то похожее на вкус во рту явственно ощущалось и в душе и было, кажется, связано со вчерашним разговором, хотя его содержание, тема и даже примерная траектория совершенно не желали вспоминаться. Словно бы что-то застряло в мозгу, обособившись от всего остального, и теперь ощущалось как плотная масса посреди знакомых мыслей – холодная, бесформенная и угрожающая.
«Вспомнить надо, – думал Маралов, – о чем-то мы таком… О часах, что ли? Да нет, о часах – это я помню. Это мы с атеизма перешли. А вот потом, когда он на диванчик лег. Час, наверно, бредил… И вот тогда я чего-то такое… Нет, не помню».
Открывая глаза, Маралов видел вокруг себя загаженную комнату, закрывая – замечал в себе присутствие глубокой внутренней ямы, где явно скрывалось что-то опасное. Так продолжалось довольно долго. Маралов не то чтоб не мог вспомнить, в чем было дело, а скорее не мог себя заставить сделать это, как никогда не мог себя заставить сразу нырнуть в холодную воду. Получилось все автоматически – за окном что-то ухнуло, в квартире наверху громко заревел ребенок, и Маралов вспомнил.
