Посвящается Фаустине, Бланш, Грас и Максимильену
Can you see the real me preacher?
Can you see the real me doctor?
Can you see the real me mother?
Can you see the real me?
[1]Квадрофения, Пит Таунсенд, Кто
* * *
Артур Дрейфусс любил большие сиськи.
Он, кстати, задумывался, случись ему родиться девочкой, и коль скоро у матери его они были легкие, а у бабушки тяжелые, по крайней мере, так ему помнились ее удушливые объятия, какие были бы они у него – большие или маленькие?
Он находил, что изрядных размеров грудь обязывает к осанке более гибкой, более женственной, и грация этого изящного равновесия силуэтов очаровывала его, даже порой волновала. Ава Гарднер в «Босоногой графине», Крольчиха Джессика в «Кто подставил Кролика Роджера». И многие другие. От этих образов он блаженствовал и краснел. Грудь впечатляла, призывала вдруг к молчанию, внушала уважение. И не было на земле мужчины, который не стал бы, глядя на нее, маленьким мальчиком.
Все они могли умереть за это.
Эти прелести Артур Дрейфусс, еще никогда не имевший их в буквальном смысле слова под рукой, созерцал во множестве в потрепанных старых номерах «Современного мужчины», завалявшихся у ПП. И в Интернете тоже.
Что до настоящих, были такие у мадам Риготмалолепси, и он видел их, вываливающиеся из блузок по весне: два налитых арбуза, такие светлые, что на поверхности проступали бледно-зеленые ручейки, горячие, трепещущие; их штормило, когда она ускоряла шаг, догоняя автобус, останавливавшийся дважды в день на Большой улице (маленькая улочка, на которой 1 сентября 1944 пал один шотландец, некий Хейвуд, за освобождение коммуны) или когда ее невоспитанный рыжий кобель возбужденно тянул хозяйку к чьей-то метке.
В третьем классе средней школы склонность юного Артура Дрейфусса к этим плодам плоти заставила его предпочесть соседство некой Надеж Лепти, надо признать, дурнушки, зато имевшей преимущество изобильного 85С перед ослепительной Жоэль Ренге, носившей на плоском торсе всего лишь 80А. Это был скверный выбор. Дурнушка ревностно оберегала свои полудыни, не допуская до них шкодливых рук: в тринадцать лет эта прекрасная садовница, сознавая свои прелести, хотела, чтобы ее любили ради нее самой, а Артур Дрейфусс в этом же возрасте еще не знал толку в складных и лживых речах. Он не успел прочесть Рембо, не намотал на ус медоточивые слова песен Кабреля или более старых, например, некоего С. Жерома (
