В
лесу становилось все темнее, высокие строгие ели стояли, не двигаясь, в
молчаливом оцепенении смотрели осуждающе и надменно. Из старого черного дупла, на
мохнатую ветку выпрыгнула юркая белка, но не стала грызть орешки, а села на
задние лапки и, уставилась своими карими глазами, в которых переливались
негодование и презрение. Где-то заухал филин, наполняя сумеречный лес жутким
стоном и надрывным плачем. За каждым деревом начали просыпаться лесные
чудовища, протирать глаза корявыми лапами и наблюдать сверкающими в темноте зрачками.
Сумерки сгущались, тропа, и так, чуть заметная среди корней деревьев,
засыпанных толстым слоем опавшей хвои, стала едва различима. Боясь, что
заблудится и останется в этом страшном лесу, замотанная в большую черную шаль,
женщина посмотрела схему, нарисованную на листке бумаги, нашла глазами ориентир
– сожженное грозой и расколотое напополам сухое дерево и, ускоряя шаг, направилась
вглубь чащи.
От сухого дерева, она прошла метров
пятьдесят и лес начал редеть. С трудом пробираясь сквозь молодой и очень густой
березняк, женщина одной рукой отводила упругие шершавые деревца, хлеставшие ее
по лицу, а другой, постоянно поправляла цепляющуюся за ветки и сползающую на
плечи шаль. Внутри ее все сжималось от страха, но какая-то неведомая сила
толкала вперед и упрямо твердила на ухо: «Иди и не бойся». И она шла, защищая
лицо от хлестких ударов, запинаясь за корни, проваливаясь между кочек, обдирая
руки у колючих кустов боярышника.
Избушка появилась перед ней внезапно и
резко. Женщина испугалась и чуть не вскрикнула, но, вовремя успела закрыть
шалью рот, в страхе, что ее крик разнесется по лесу чудовищным многоголосьем и
разбудит все самое страшное и злобное, уснувшее под корягами и по дальним
рямам.
Собрав все мужество, она протянула руку к гладкой,
позеленевшей от времени ручке, в
последний момент, хотела отдернуть ее и развернуться, но, неведомая сила опять
зашипела совсем рядом: «Иди, иди и не бойся». Ведомая злобной жутью, чувствуя
себя как в страшном сне, она дернула ручку на себя, дверь открылась и она
вошла. Голова закружилась от спертого воздуха, перемешанного с настоями трав и
горечью полыни. Постояв минуту, она
пришла в себя и осмотрелась.
Перед ней на середине избушки, за грубо
сколоченным деревянным столом, сидел старый седой дед. Из-под белых, нависших
бровей, смотрели на нее два иссиня-черных глаза долгим и испытывающим взглядом.
Позади него, на шесте горела лучина, а на столе светилась зажженная свеча.
