In the shadowed underbelly of a provincial English town, shrouded in the perpetual drizzle of a forgotten winter, a young woman writhed in agony upon a narrow workhouse bed.
В тенистом подбрюшье провинциального английского городка, укрытого вечной моросью забытой зимы, молодая женщина корчилась в муках на узкой койке работного дома.
Her cries echoed faintly through the cold stone corridors, mingling with the distant clank of iron gates and the murmur of indifferent overseers.
Её крики слабым эхом разносились по холодным каменным коридорам, смешиваясь с отдалённым лязгом железных ворот и глухим ропотом равнодушных надзирателей.
No one knew her name or whence she came; she had stumbled through the workhouse doors, pale and exhausted, clutching her swollen belly.
Никто не знал её имени или откуда она пришла; она ввалилась в двери работного дома бледная, измождённая, прижимая к себе вздувшийся живот.
With her last breath, as the parish surgeon and the drunken nurse hovered like specters, she gave birth to a boy.
С последним дыханием, пока приходской хирург и пьяная медсестра маячили над ней, словно призраки, она родила мальчика.
Her eyes, wide with a fleeting spark of maternal love, fixed upon the infant before glazing over in death.
Её глаза, распахнутые мгновенной искрой материнской любви, остановились на младенце, прежде чем потускнеть в смерти.
The child, frail and whimpering, was christened Oliver Twist by the beadle, Mr. Bumble, who drew the name from a haphazard list, as if fate itself spun a wheel of misfortune.
Ребёнка, хлипкого и всхлипывающего, окрестил Оливером Твистом пристав Бамбл, выбрав имя наугад из перечня, будто сама судьба крутила колесо несчастий.
Oliver’s early years unfolded within the grim walls of the workhouse, a place where the air hung heavy with the stench of unwashed bodies and boiling gruel.
Первые годы Оливера прошли за мрачными стенами работного дома, где воздух густел от вони немытых тел и кипящей похлёбки.
The boys, clad in ragged smocks, huddled around long wooden tables, their spoons scraping against tin bowls in a rhythmic dirge of hunger.
Мальчики, одетые в рваные рубахи, жались вокруг длинных деревянных столов, их ложки скребли по жестяным мискам монотонным похоронным гимном голода.
