На плите стояла кастрюля. Старая, эмалированная, с облупившейся синей каймой и черной ручкой, оплавленной у основания, будто ее когда-то забыли на огне и пламя оставило свой след. Молоко в ней закипало редко: он терпеть не мог горячее молоко, не переносил даже запаха. А для нее это был запах дома – сырого, теплого, родного, того, что было раньше: до чужих вежливых голосов, до равнодушно-зеленых стен с табличками на дверях и подоконника, где лапками кверху лежала дохлая мушиная семья.
Из дома ее увезли среди ночи, в вельветовых штанах, натянутых прямо на голую кожу. Потом она вспоминала запах отбеливателя от наволочки с большой синей печатью сбоку, спирт на руках медсестры и хлорку, перебившую все прежние запахи – запахи дома.
Только запах молока остался. Она помнила, как старая – не то бабушка, не то та, что была до нее – шептала в пар, а другая стояла рядом, держала крышку обеими руками, бледными, в пятнах, будто удерживала не посуду, а нечто живое, готовое вырваться и закричать.
И вдруг ей захотелось именно горячего молока, густого, чтобы не пить, а касаться губами, как живого. Не внутрь, а вокруг, чтобы обволакивало, отодвинуло темноту, заливало трещины внутри.
Она ушла в комнату на минуту. Может, две. Забыла. Телефон зазвонил. Или куртку искала. Или просто застывала у окна, глядя на темное стекло, где отражалась не она, а девочка, которой ей так не хватает.
Когда она вернулась, на кухне уже стоял плотный запах гари, едкий, въедающийся в занавески. Молоко убежало. Белые потеки стекали по бокам кастрюли, как слюна из приоткрытого рта. Дно затянулось тугой коркой, от которой тянуло чем-то странным – как ожог, но не на коже. Глубже. В груди. Там, куда не дотягивается ни рука, ни медицинский диагноз.
Она схватила кастрюлю – и тут же выронила: ручка обожгла ладонь. Пошла за полотенцем, потом за ножом – отскребать. Но все было напрасно. Эмаль вспучилась. Внутри было темно, как в закрытом глазу. На дне чернел сгусток, будто знак или черная метка, оставленная чьим-то злым взглядом.
Она вымыла руки. Села на табурет. Долго смотрела на кастрюлю.
Потом молча вынесла ее из дома. Без пакета, без рукавиц. Держала прямо в руках, как что-то чужое, от чего нужно избавиться. Поставила под деревом у мусорных баков. Там, где обычно дерутся крысы. Туда, где земля всегда чуть влажная, будто что-то сочится изнутри.
