Глава 1
Субботним вечером Макс шёл по набережной. Ветер возле Сены был пронзающий, тонкий, почти колючий, и вместе с ним моросил дождь – будто кто-то сверху посыпал город мелкой ледяной пылью. Листья на деревьях ещё не опали. В Париже осенью они приобретают особый оттенок: не яркое золото, не тёмную медь, а мягкую, чуть приглушённую смесь, словно нарочно созданную слиться с серостью неба, с влажным холодом, с камнем мостов. Он никогда не думал, что листва может быть такой гармоничной с дождём. Раньше он вообще не любил дождь. Но в Париже город будто раскрывается именно в такие дни, дышит глубже, медленнее, честнее.
«Интересно, это я стал тем, кто способен видеть в этом красоту, или это сам Париж так устроен, что даже сквозь мрак умеет быть эстетичным? Раньше я не замечал этой атмосферы», – подумал он.
Даже запах жареных каштанов из тележки Ашана странным образом вписывался в эту картину. В другом городе он бы назвал это дешевым уличным ароматом. Здесь то же самое становилось частью ритуала – как будто город сам держал в руках невидимую кисть и наносил последние штрихи на вечер.
«Кажется, я не смогу жить в другом городе. Он стал слишком родным. Словно прирос ко мне, стал частью моего характера, моих реакций, моих мыслей», – продолжал он размышлять.
Париж со всеми своими недостатками был единственным местом, где все казалось на своем месте. Город умел толкать в одиночество, но делал это так, что ты не протестовал. Наоборот, принимал этот холодный комфорт, даже если периодически он начинал раздражать.
Одиноких людей здесь было видно постоянно. На набережных сидели мужчины и женщины с багетом под мышкой, с книгами Камю, читающие будто бы специально медленнее, чем можно. Вечерние бегуны неслись по мокрым дорожкам, слушая аудиокниги, не желая перегружать ум ничем поверх реальности. В Люксембургском саду кто-то мог часами просто сидеть под деревом. Но никто из них не выглядел потерянным. Это было одиночество другого рода – не как отсутствие людей, а как способность быть с самим собой без истерики, без попыток заполнить пустоту чем угодно.
Где-то вдали звучала румынская музыка. Чуть громче обычного. Из-за поворота вырывались крики велорикш:
«Такси, такси!»
Он всегда замечал, что они включают музыку в первую очередь для себя. Туристам от этого было ни холодно ни жарко. «Не думаю, что кто-то прилетает в Париж слушать румынские мелодии», – усмехнулся он про себя. «Если бы они ставили Эдит Пиаф, жизнь у всех была бы проще. Туристы получили бы свою легенду о старом Париже, а эти ребята – больше клиентов».
