Таш-Бёр (Начало)

Боль плыла мутными волнами, не острая, а давящая, словно толща воды над утопающим – так же давило виски, и все звуки доносились из другого измерения. Антон стоял, сжимая в кармане пальцами мятую пачку сигарет, и смотрел, как гроб опускают в землю.

Эта мокрая, жирная глина, прилипающая к полированному дереву. Приглушённый звук: всхлипы, шёпот, монотонный голос священника – всё это слилось в сплошной гул, словно помехи в наушниках. Он был лишь оболочкой, марионеткой, чьи нити держало Чёрное Что-то, заменившее ему душу, которое кивало, когда нужно было кивать, и вздыхало, когда в толпе проносился вздох.

Его остекленевший взгляд скользнул по венкам. И зацепился. На самом большом, из алых роз и белых хризантем, траурная лента отклеилась с одного края и безвольно свешивалась, колышась на ветру. Криво. Неровно.

От этой мелочи его передёрнуло с такой силой, что пальцы сами сжались в кулаки.

Пока священник говорил о вечном покое, а тётя Насти причитала, Антон резко шагнул вперёд. Руки его не дрожали. Он механически, с исступлённой тщательностью, прижал бархатную ленту к влажному каркасу венка, вогнал металлическую булавку обратно, выровнял складки. Сделал идеально.

Только тогда он поднял глаза и встретился взглядами с присутствующими. Они смотрели на него с жалостью, испугом, недоумением. Эта жалость обжигала больнее, чем сама пустота внутри. Он видел их лица – Лизу, сжавшую платок в комок, Сергея, мрачно уставившегося в землю, Яну, прятавшую заплаканные глаза за тёмными очками.

– Антон, дорогой… – начала кто-то из родственников.

Он не слушал. Его взгляд снова упал на священника.

– А почему именно этот стих? – его голос прозвучал громко, сорвавшись с шёпота. – Она его не любила. Говорила, он унылый. «Православных усопших»… а если человек не верил так, как вы? Если он верил в… – он запнулся, сглотнув ком в горле. – В энергию леса, в квантовую запутанность душ? Вы там, в своих книгах, об этом что-нибудь пишете?

Шёпот стих. Воздух сгустился, стал тягучим, как расплавленный металл. Священник смотрел на него с бесконечным терпением и лёгким укором.

– Сын мой, в такой час…

– В такой час и нужно говорить правду! – голос Антона снова сорвался на фальцет. – А не читать по бумажке то, что не имеет к ней никакого отношения! Она была живая! А вы её… вы всё это… в эту яму…