ВРЕМЕННЫЕ РАМКИ: раннее утро, до восхода солнца, первый день.
Ещё не рассвело, и мороз сжимал воздух так, что дыхание звенело, будто стекло. Над дорогой висел сизый пар, снег под сапогами воинов потрескивал глухо, словно они шли по застывшей воде. Ратибор шёл первым – плечи сутулые, лицо закутано в мех, глаза прищурены от ветра. Он уже заметил вперёди в тумане нечто неровное, как обломки повозок, занесённых снегом.
– Стой, – бросил он через плечо. Отряд остановился; звякнули кольчуги, дыхание людей слилось в облако пара. Перед ними действительно стояли сани, перекошенные, словно их сбросили с горы. Лошадиных тел не было видно. Лишь торчала дуга, изломанная, как ребро.
Ратибор подошёл ближе. Вокруг саней снег был сбит, будто кто-то метался, падал, дрался. Он присел, тронул наст – твёрдый, застывший в бурых пятнах. Кровь, перемешанная с инеем. Под пальцами скользнул кусок верёвки, натянутый до звона и обрубленный.
– Обоз, – тихо сказал он. – Те, что к Волчьему шли.
Путята, старший дружинник, хмуро кивнул.
– Миссионеры. С крестами были.
Ратибор поднял взгляд. Внутри саней лежали тела – белые, как ткань, сваленные в кучу. Лица застыли в гримасах, кожа натянута, глаза мёртвые, помутневшие льдом. На груди у одного всё ещё висел крест, обкусанный по краю, словно кто-то пытался грызть металл.
– Волки? – спросил кто-то из молодых.
– Волки не ломают дерево, – ответил Ратибор. Он показал рукой на продранный борт повозки. Три глубокие полосы шли по доске, оставленные чем-то огромным и неровным, когтями или железом.
Мужчины переглянулись. Снег хрустнул, и кто-то невольно сжал рукоять меча. Ветер донёс сухой треск, будто где-то под сугробом ломали ветви.
Ратибор обошёл обоз кругом. На обочине валялся сломанный посох с крестом – древко треснуло пополам, крест почернел от крови. Ещё дальше – отпечаток в снегу, огромный, не похожий ни на волчий, ни на человеческий. Длинные когти врезались в наст, и вокруг было вытоптано, будто кто-то прыгал на месте.
– Следы старые, – сказал Путята. – Запорошило.
– Ночь. Только ночь могла всё это сделать, – глухо ответил Ратибор.
Они стояли молча, слушая, как ветер гудит в пустом поле. Солнце ещё не вставало, но небо начинало сереть, и свет делал всё вокруг плоским, неживым. В этом бледном сиянии тела миссионеров казались восковыми, а снег – не белым, а пепельным, будто весь мир выгорел.
