Память – это не кинопленка. Это призрак, запертый в комнате с кривыми зеркалами. Ты смотришь на одно отражение и видишь искаженную улыбку, на другое – запекшуюся кровь. И никогда не знаешь, какое из них настоящее.
Он не помнил, когда впервые осознал свою инаковость. Возможно, в тот день, когда мать, с искаженным мигренью лицом, втолкнула его в тесную, пахнущую нафталином кладовку. «Не шуми. Не чувствуй. И боль уйдет». Он не шумел. Он не чувствовал. Он сидел в кромешной тьме и наблюдал. Сначала за пауком, плевущим паутину в углу. Потом – за тем, как его собственное дыхание становилось ровным и механическим, как у хорошо собранного прибора.
Боль не ушла. Она ушла от нее. А он остался. С пустотой внутри, которую нужно было чем-то заполнить.
Спустя годы он понял: чтобы понять механизм, его нужно разобрать. Чтобы понять боль, ее нужно причинить. Чтобы поймать эмоцию, нужно поставить над ней эксперимент.
Он был голодным ученым в мире, полном лабораторных крыс. И его голод только рос.
Город: Еринь
Еринь – город, который всегда выглядит промокшим до костей, даже в ясную погоду. Он не старый и не новый, а вечно увязший в промежуточном состоянии, в состоянии распада, который еще не стал живописным.
Небо над ним чаще всего затянуто одеялом низких, свинцовых облаков. Дождь здесь не льет стеной, а моросит назойливой изморосью, застилающей глаза и заставляющей уличные фонари мерцать в сыром воздухе, как расплывчатые желтые пятна.
В центре – стандартные бетонные коробки советской эпохи, их фасады покрыты черными подтеками влаги и узорами из трещин, похожих на карты несуществующих миров. Чем ближе к окраинам, тем чаще встречаются ветхие двухэтажные дома дореволюционной постройки, с облупленной штукатуркой и слепыми, заколоченными окнами. Местные жители называют эти районы «болотами» – здесь время течет медленнее, а звуки поглощаются сырыми стенами.
Воздух в Ерине пахнет остывшим углем из котельных, влажной штукатуркой и сладковатым душком гниющей листвы из городского парка. Парк этот – любимое место одиноких стариков и отчаянных подростков. По вечерам аллеи тонут в густых, почти осязаемых сумерках, а фонари стоят так далеко друг от друга, что между ними лежат целые пропасти непроглядной тьмы.
