Телефон закричал в третьем часу ночи. Резко, безжалостно, как сирена санитарной машины, которая везет тебя в последний путь. Я вынырнул из сна, тяжелого и вязкого, как окопная грязь. В нем снова был Верден, запах хлора и прелой листвы, и лицо маленькой Симоны, которое расплывалось, таяло, как сахар в горячем кофе. Рука сама нашарила на ночном столике пачку «Житан» и зажигалку. Первый глоток дыма был горше правды. Только после него я снял трубку.
– Лекор.
– Инспектор, это сержант Дюбуа. У нас труп на улице Риволи. Антикварный салон «Сокровища Времени».
Я молча слушал, как дождь барабанит в стекло. Париж решил смыть с себя грязь, но у него никогда не получалось. Только размазывал ее ровным слоем по бульварам и душам.
– Подробности?
– Мужчина, лет шестьдесят. Аристид Дюруа, владелец. Голову проломили. Тяжелым чем-то. Похоже на ограбление, но…
Пауза в трубке была красноречивее любых слов. «Но» – это маленькое слово, с которого начинается любая серьезная работа. И любая большая головная боль.
– Буду через двадцать минут, – бросил я и повесил трубку, не дожидаясь ответа.
Одевался в темноте, наощупь. Потертый твидовый костюм, жесткий воротник рубашки, туго затянутый узел галстука. Броня. Левая рука привычно дрожала, когда я застегивал пуговицы на плаще. Привет от немецкого шрапнельного снаряда. Я сунул ее в карман. Там ей было самое место.
Мой «Ситроен» нехотя завелся, кашлянув сизым дымом в ночную пустоту. Дворники лениво скребли по стеклу, едва справляясь с потоками воды. Город был пуст и черен, как глазница черепа. Редкие фонари выхватывали из мглы мокрый асфальт, блестящий, как антрацит, да одинокие афишные тумбы с кричащими заголовками о войне в Испании и Народном фронте. Политики делили шкуру неубитой Франции, а простые люди просто пытались дожить до утра. Иногда у них не получалось.
Антикварный салон Дюруа находился в респектабельной части Риволи, под аркадами, где днем прогуливаются дамы с собачками и туристы с фотоаппаратами. Сейчас это место выглядело чужеродно. Несколько полицейских машин, их синие огни, пульсирующие в темноте, окрашивали элегантные фасады в мертвенные, тревожные тона. Дождь превращал их отблески на мостовой в расплывчатые кровавые пятна. Я припарковался чуть поодаль и, подняв воротник, шагнул в эту сырую круговерть.
