Пролог
Тишина была оглушающей.
Он где-то однажды читал похожее: стояла оглушающая тишина… Он ещё подумал тогда: как такое может быть? понапишут… писаки, напридумывают, как их дьявола… метафор, да. Как тишина может быть оглушающей? Это тебе не барабаны с трубами, не вой станционных турбин, перекрывающий гул океана, и даже не монотонное гудение вентиляции, постоянное, отупляющее, привычное… это всего лишь тишина, редкая и благословенная гостья в их мире. Как она может быть оглушающей… а вот, поди ж ты… может. Глухой может быть. Тёмной. Подавляющей все звуки, шорохи и вздохи.
Павел пошевелился, попытался переменить положение. И почти сразу же пришла боль, яркой вспышкой полоснувшая по живому. Его скрутило так, что он не сдержался – вскрикнул, и не глухо, не утробным стоном, а в голос, громко, разорвав мёртвый саван недышащей тишины, и тут же руки его коснулось что-то тёплое, живое, мягкое, даже не коснулось – прошелестело рядом, пискнуло робко и жалобно, как новорожденное дитя, дитя глухой, тёмной ночи.
Чёрт! Это всего лишь крыса. Да, крыса. Павел стиснул зубы и постарался повторить несколько раз про себя: крыса, всего лишь крыса, всего лишь… и боль, та первая, резкая и огненная, чуть поддалась его воле, словам этим дурацким, ничего не значащим, сочащимся сквозь сжатые зубы, и отступила, зашипела, свернулась в тугой комок, болезненно пульсирующий где-то внутри. От этой новой боли всё ещё хотелось выть, но уже можно было терпеть.
– Теперь надо открыть глаза, – сказал он себе. Сказал вслух, с трудом разлепил непослушные тяжёлые веки, вгляделся в окружающую его черноту и неожиданно для себя негромко расхохотался. Боль снова зашевелилась где-то внутри, мягко толкнула его, словно давала понять, кто здесь хозяин, но Павел мысленно отмахнулся от неё, попробовал опять засмеяться, но вместо этого закашлялся, натужно и болезненно, выплёвывая из себя сгустки крови и вновь вернувшуюся острую боль.
Со всех сторон была тьма, сверху, снизу – везде. Если бы Павел сумел поднести свою руку к лицу, к самому носу, если бы сковывающая его боль позволила ему сделать это, он всё равно вряд ли что-нибудь увидел, настолько плотной была обволакивающая его темнота. И она пугала. Пугала даже больше, чем прежняя оглушающая тишина, которая, внезапно растеряв своё молчание, наполнилась дыханием крыс и какими-то далёкими звуками, может настоящими, а может и придуманными.
