Жили-были пан Гасиус и пана Обебанке. Жили не тужили. Без дела не сидели, без песни не могли, со смехом плакали. Красным летом в поле пахали, огород сажали, грибы ягоды собирали, плодородной осенью богатый урожай сохраняли, да дыры латали, зимой: снег убирали, дрова кололи, да капусту подъедали, весной выживали, ждали первого лука и землю к посеву готовили. И так день за днем, месяц за месяцем, год за годом, да и не заметили, как поседели, морщинами обросли, ссутулились и одряхлели. Лишь глаза их ясные оставались все такими же веселыми и озорными, может поэтому, и не заметили старости, оттого, что всю жизнь в глаза друг другу глядели. Они не заметили, а время не упустило: летом солнцем выжгло, осень дождями залила. Тут и молодым не сподручно, а старикам и подавно…
Вот и зима пришла, лютая до того, что последнюю курицу и петуха пришлось продать, чтобы зерна выручить, до того голодная, что единственная коза околела, а старикам пришлось с синицами в лесу рябину делить. Долго еще до первого росточка! Все дальше и дальше уходила пана Обебанке в лес за рябиной и хворостом, все тяжелее было пану Гасиусу рубить деревья, да колоть дрова. Из последних сил управлялись, напополам работу делили, которую раньше один сделать мог. А помочь им было некому, за всю жизнь им бог детей не дал, а родню, коли жива еще, раскидал по миру. Так и жили по-тихоньку, по-маленьку, помогая и подбадривая друг друга. До праздников дожили, слава богу! Не тужили о пустом столе, а спохватились, что нечем им угощать детей да молодежь, которые с колядками под Рождество придут.
Закручинилась Обебанке, слезу женскую пустила: «До чего годы доводят, людей привечать нечем! Как же теперь дверь отпирать? Чем людей угощать?» и долго бы она охала да головой качала, если бы Гасиус ее не угомонил.
– Пойдем, Банке, сами колядовать! – гаркнул пан, надев тулуп наоборот и, хлопнув в ладоши, побрел шарить по углам, мешки искать.
– Стыдоба! – заревела бабка воем и слезами умылась.
– Ты, Банке, не ной, не девица уже, чтоб так слюни распускать, а лучше мужа своего послушай.
Обебенке шмыгала носом, глотая слезы, а дед, найдя подходящий мешок, заткнул его за пояс.
– Колядовать пойдем не для себя, а чтоб детей угостить. Поняла? Стыдно будет, когда дверь не откроем людям. Собирайся, Беба, скорее!
