Вступление к сборнику «До неба»
Есть места, где всё просто. Где есть враг, цель и приказ.
А есть другие – где нет правильных ответов. Только решения, у каждого из которых свой вес.
Туда и ходит «Гавань». Не ради славы и не ради мести – ради тех, кто остался между. Между шумом и тишиной, светом и тьмой, смертью и тем, что ещё можно спасти.
Они не ангелы и не герои. Просто люди, которые делают шаг, когда остальные стоят. Они умеют слушать, когда кричит мир, и держать, когда рушится всё вокруг.
Они знают, что спасают не всех. И всё равно идут. Потому что если не идти – не останется никого.
Каждая их операция – не только бой, но и зеркало. В нём видно небо, песок, воду, город, горы – и самого человека, который держится за жизнь, даже когда она режет руки.
Это истории о том, как выглядит надежда, если снять с неё красивую обёртку.
Это – «Гавань».
Горячий воздух дрожал над полосой, как над раскалённой плитой. Запах пыли и бензина въедался в кожу, будто это не воздух, а тонкая наждачка. В кабине старого C-47 «Дакоты» гудели двигатели – ровно, упрямо, как сердце упрямого старика, который не готов признать возраст. Лиам Коул сидел в грузовом отсеке, пристёгнутый ремнями, и ловил себя на том, что считает вдохи. На пятом вдохе ладони перестают потеть. На десятом перестаёт дрожать колено. На пятнадцатом перестаёт казаться, что вот-вот вывернет.
– Ну что, веселуха, – сказал в эфир Джей Валентайн, снайпер, чья веселуха всегда граничила с безрассудством. – Курорт «всё включено». Включена только пуля в лоб.
– Валентайн, – произнёс Рорк. Его голос всегда был таким, будто он говорит ровно на столько, сколько нужно, и не на слог больше. – Эйс, как видимость?
– Пыль. Садимся полуслепыми, – откликнулась Анна Чен, пилот, которой хватало взгляда на горизонт, чтобы понять, как падают ветки у ближайшего дерева. – Готовьтесь к жёсткой.
Лиам был врачом. Не солдатом. В учебниках смерть была формулой: причина – следствие – протокол. На практике – это запах: железо крови, сладковатая приторность распаренной плоти, йод, который никогда ничего не исправляет до конца. Сейчас к этому запаху добавлялась горечь горящего песка.
В эфире защёлкало: «Гавань», «Гавань», это «Альфа»… Они уже на окраине. Повторяю… – и треск, обрубленный, как нитка.
