У тишины был вкус. Вкус свежесмолотого кофе, горьковатый и плотный, как земля после дождя. У нее был цвет – янтарный, пробивающийся сквозь стеклянный кофейник, в котором лениво кружилась последняя капля. У нее был вес, ощутимый в тяжести керамической чашки, согревавшей ладони. Эта тишина была моим главным достижением за двадцать шесть лет жизни. Я не заработал ее. Я вырвал ее с мясом из глотки прошлого, и теперь она принадлежала мне. Каждое утро я просыпался и слушал ее, как слушают биение сердца любимого человека.
Солнечный луч, острый, как хирургический ланцет, резал комнату пополам, вскрывая в воздухе мириады танцующих пылинок. Он падал на светлый паркет, на котором я стоял босиком, и тепло дерева проникало в ступни, заземляло, напоминало, что я здесь. В этой квартире. В этом городе. За тысячу километров от того места, которое мозг отказывался называть домом. Это была моя крепость, выстроенная из отказов, из оборванных разговоров, из заблокированных номеров. Год абсолютной, стерильной тишины.
Телефон лежал на столешнице черным прямоугольником безмолвия. Он был частью этого мира, этого порядка. Будильник, навигатор, музыка. Инструмент. Но я всегда знал, что он еще и портал. Запечатанный вход в склеп, который рано или поздно кто-нибудь попытается вскрыть.
И этот момент настал.
Он не зазвонил. Он завибрировал. Резко, зло, как конвульсия пойманного в банку шершня. Звук вгрызся в гранитную столешницу, в кости черепа, в пломбы зубов. Чашка в руке дрогнула, фарфор стукнул о ноготь. Я посмотрел на экран, и янтарный мир рухнул.
«Племянник».
Это имя было ключом. Ключом, который одним поворотом отпирал все замки, что я так тщательно возводил.
Мое тело среагировало раньше, чем мозг успел отдать приказ. Желудок сжался в ледяной кулак, который, казалось, вот-вот вышибет позвоночник через спину. По затылку пополз холодок, не предвещающий ничего, кроме падения в бездну. Во рту появился отчетливый привкус меди, вкус детского страха, когда прячешься под кроватью и слышишь тяжелые шаги за дверью. Тело помнило. Оно не забыло ничего. Оно хранило в каждой клетке протокол ужаса, готовый к мгновенной активации.
Пальцы разжались сами собой. Чашка, моя тяжелая, надежная крепость утренней тишины, накренилась и выплеснула обжигающую жидкость на кисть. Боль – острая, настоящая – должна была вернуть меня в реальность. Но она лишь стала частью общего кошмара. Кофе растекался по полу, как темная, уродливая кровь из старой раны. А телефон продолжал жужжать.
