Она жила ради меня. Каждое утро ее серебристые волосы щекотали мне лицо, когда она просыпалась раньше, чтобы посмотреть, как первые лучи солнца целуют спящий мир. Каждый ее смех был музыкой, ради которой я был готов сжечь небеса. А теперь она умирала ради этого самого мира, который я презирал в каждом его атоме за то, что он посмел потребовать ее в качестве платы за свое никчемное существование.
Мы стояли на Игле Отчаяния, последнем осколке суши, что еще не сожрала разверзшаяся пасть Харамира. Скала, черная и острая, как зазубренное лезвие, вонзалась в небо, которое больше не было небом. Оно стало гноящейся раной, фиолетово-черным зевом, из которого сочился холод космоса и вонь безумия. Ветер, не просто поток воздуха, а физическое проявление вселенской агонии, выл и бился о скалу, пытаясь сбросить нас в кипящую бездну внизу. Он был похож на хирурга-садиста, который ледяным скальпелем сдирал с меня кожу и остатки надежды.
Ее крылья, не из пуха и перьев, а из спрессованной звездной ночи и заточенной скорби, трепетали под этим натиском. Каждое перо было острее обсидианового клинка, и сейчас они ловили умирающий свет заката, переливаясь от чернильного до кроваво-багрового. Она казалась падшим серафимом, застывшим на пороге ада.
В ее правой руке, тонкой и белой, как изваяние из слоновой кости, пульсировал Эрикам. Наш амулет. Сотворенный не ювелирами, а нами, в пламени сердца умирающего вулкана, триста лет назад. Мы скрепили его своей кровью и клятвой, которая была крепче адаманта. Алмаз, рожденный в агонии звезды, впитал частицы наших душ, став чем-то большим, чем просто камень. Он стал нашим общим сердцем. Второй висел на моей шее, ледяным грузом тянул к земле. Он не просто болтался – он бился, дергался в бешеном ритме моего собственного сердца, выжигая на коже клеймо ее боли, ее страха, ее чудовищной решимости.
Слезы. Они не текли ручейками – они прорезали борозды на ее алебастровых щеках. Ветер-потрошитель тут же подхватывал их, превращая в кристаллики льда и швыряя в бездну, словно жемчужины, принесенные в жертву ненасытному божеству. Я видел, как дрожат ее пальцы, как побелели костяшки, сжимающие амулет. Ее волосы, цвета расплавленного серебра, метались в диком, предсмертном танце, хлестали ее по лицу, по сухим, потрескавшимся губам. Губам, которые несколько часов подряд шептали мне приговор.
