Вечер выдался промозглым и безрадостным, точно сама осень выжимала душу из города, оставляя после себя лишь мокрый асфальт и ошметки желтой листвы в лужах. Я шла по обочине, уворачиваясь от брызг проносящихся машин, и думала о коте. Накормила ли его мать. О том, что молоко в холодильнике наверняка прокисло, а он терпеть не может прокисшее молоко. О незаконченном отчете, который ждал меня на столе, о ворохе бумаг, который с понедельника превратится в нескончаемый кошмар. О том, что отпуск, который я откладывала уже три года, снова не случится. Моя жизнь была клубком таких вот мелких, незначительных забот, туго стянутых в один большой узел под названием «надо» и «обязана». Голова гудела от усталости, в висках стучало, и я почти физически ощущала, как время утекает сквозь пальцы, песчинка за песчинкой, унося с собой что-то важное, что я так и не успела понять и разглядеть. Даже мое имя, странное и непонятное для современного мира, раздражало меня с самого детства. Это отец выбрал его, встречая маму, со мной на руках, возле роддома. Солнце горело огнем в прядях моих медных младенческих волос.
Наушники глушили городской шум, но не могли заглушить внутренний. Я была полностью поглощена этим белым шумом собственных мыслей, не замечая ничего вокруг. Забравшись в свою развалюшку-машину, я включила печку, чтобы согреться, и тронулась с места. Музыка продолжала свой ритм, наушники я не снимала. Переезд. Замигал светофор, предупреждающий о проходящем поезде. Успею! Я нажала с силой на газ…
Последнее, что я почувствовала – это ледяной удар по груди, короткий полет и оглушительный хруст собственных костей. Не больно. Совсем. Просто шок, будто вселенский щелбан по лбу. И пронзительный, уходящий в никуда визг тормозов. А потом…тишина. Ничего. Ни страха, ни света в конце туннеля. Ничего, кроме плавающего в пустоте ощущения собственного «я». Мысли текли лениво, как сонные мухи по стеклу. «Ну вот и все. Кончилось. А я так и не съездила в отпуск.»
Тишина была густой, как мед, и бездонной. В ней не было ни времени, ни пространства, только я – сгусток осознания, лишенный формы и памяти. Я пыталась вспомнить что-то еще из своей жизни – лицо матери, первую любовь, вкус шоколада, – но все это уплывало, как дым, оставляя после себя лишь призрачный след. Только чувство невыполненного долга и легкое, почти комическое раздражение от собственной нелепой концовки. «Какой идиотский финал», – подумала я, и эта мысль показалась мне сейчас единственно настоящей. Не было ни панорамы жизни, ни видений, только тупая, будничная досада. И все же, где-то в самой глубине этого растворенного «я» тлела крошечная искра – не желания жить, нет, это было слишком громко, а скорее тихое, упрямое любопытство. А что, если? Что было бы дальше? Неужели все это – суета, отчеты и прокисшее молоко – и есть весь смысл? В этой абсолютной пустоте мое «я» вдруг яростно, до судороги, захотело ответа.
