Лето – примерная пора года в раю
Лето – удивительный спаситель, способный позолотить даже самые унылые будни советского города, где линия горизонта – это приговор, вынесенный прямыми линиями панельных пятиэтажек. Мужское население проводит дни на заводах, а пятничные вечера – в священнодействии над стаканом; алкоголь здесь не грех, а единственный способ заставить заскрипеть застывшие шестеренки повседневности. На дворе – век двадцать первый, и в небе, словно серебряные посланцы иного мира, скользят авиалайнеры. Где-то там, на недосягаемой высоте, космонавт пьет кофе, и от этой картины, не вмещающейся в самое смелое воображение писателя, щемит сердце легкой, почти философской завистью.
А в парке – ночь. Деревья, словно задумчивые великаны, покачиваются в такт томному, теплому ветру. Я смотрю на небо, на мерцающие звезды и луну, что взирает на нас с безмолвным всезнанием. Говорят, люди уже бывали там. Мысль невероятная. Рядом, на скамейке, пристроился мой друг. Его заветная мечта – отыскать девушку, невероятно красивую и стройную, которая полюбила бы его больше всего на свете. Сейчас Стэн увлеченно пишет в блокнот. Очки его удивительно гармонируют с кудрявой шевелюрой цвета пшеницы, а прямой, аккуратный нос – наследие отца-раввина – придает лицу особую породистость и обаяние. Худощавый, невысокий, с голубыми глазами и тонкими чертами, он, словно магнит, притягивает женские взгляды. Ему двадцать, и он ни разу в жизни не прикоснулся к алкоголю.
– О чем изволишь трудиться? – прерываю я его молчание. – Рассказ или стихи?
Стэн грызет гранит бухгалтерской науки, я – экономической. Если быть точнее, мы мучаемся над ними в одном колледже.
– О предателе, – отвечает он, не отрываясь от строк. – Внешность его – будто собран он из частей самых красивых мужчин мира, некий Франкенштейн. А внутри – свалка трупов, тающих от сифилиса.
– А ремесло ему какое придумал? – перебиваю я, пытаясь проникнуть в его замысел.
Еврей с щелчком закрывает блокнот и убирает его в рюкзак.
– Что?
– Я, знаешь ли, много бестселлеров проштудировал, пометки делал. Так вот, у любого стоящего персонажа должна быть профессия.
Он улыбается.
– Убийца Христа…
Мы еще долго блуждали в лабиринтах его жестоких образов, но мой еврейский брат, казалось, уже не слушал меня. Потом мы сидели у реки, наблюдая, как звезды пляшут на черной воде. А после я отправился в свою «берлогу». Комнату я снял у женщины, поначалу показавшейся мне душой-человеком, но со временем превратившейся в загадку. Комната мне по нраву: просторная, с балконом, уставленная цветами и куклами. Есть кровать и кресло. Свою квартиру я продал. После смерти мамы дядя, сделав глоток виски и грохнувшись на спину, выдавил из своей алкогольной пустоты, где не водилось даже тараканов, единственную, быть может, мудрую мысль. Платить за учебу было бы некому. Родственники едва сводят концы с концами. Так я и продал свою трешку за сто тысяч долларов. Это моя тайна. Никто из друзей о ней не ведает. Всем говорю, что деньги присылает отец из Германии, хотя, скорее всего, он уже давно почил в бозе. Я никогда его не видел.
