В списках не значились: «1953»

Кирилл Валерьевич Кузнецов, мужчина сорока девяти лет от роду, ощущал себя глубоким, много повидавшим стариком. И вёл себя соответствующе: ворчал, кряхтел, с аптекарской точностью отмерял себе лекарства от давления и с наслаждением предавался махровой старомодности. Его стиль был настолько аутентично-советским, что соседки по лестничной клетке в сердцах звали его «ходячим музеем ВДНХ».

Вместо модной куртки он носил потертую дублёнку с выцветшей от времени кожей и побитым молью мехом. Под ней красовался огромный свитер ручной вязки неопределённого серо-коричнево-болотного цвета, который ему когда-то связала тётя из Тюмени и который он называл «своим личным коконом». Ноги облегали серые брюки-дудочки, а шею обвивал невероятных размеров индийский махровый шарф, в котором можно было укутать всё ту же тётю. Венчал этот ансамбль главный предмет его гордости – пыжиковая шапка-пирожок, доставшаяся ему по счастливой случайности в комиссионке и которую он не снимал даже в оттепель, утверждая, что «пыжик требует уважения». Вместо трости, на которую он пытался опираться для солидности, он упрямо таскал с собой длинный чёрный зонтик-трость, которым зимой шуршал по сугробам, а летом отбивался от ошалевших от жары голубей.

Кузнецов

Эта маска уставшего от жизни чудака была его главной мистификацией. Под ней скрывалась душа вечного хулигана и провокатора, чьи шутки были гениальны и смешны в первую очередь для него самого. Еще со школьной скамьи он прослыл гением авантюрных выходок после которых его друзья бросались на него с кулаками. Феноменальная изворотливость всегда спасала его от заслуженных кар. Его друзья-ровесники, давно обросшие животами, лысинами и статусами, до сих пор не удивлялись, когда он звонил им в три ночи и голосом Левитана сообщал о призыве в армию и в военкомат, или, когда на улице принимался с серьезным видом допрашивать прохожих: «Скажите, а вы верите в Бога?». Его любимым развлечением было зайти в азербайджанский ресторан и на весь зал прокричать: «Свободу Нагорному Карабаху!», а в армянском – поинтересоваться, не продают ли тут азербайджанский довгу. Он обожал щекотать нервы и наблюдать, как трещит по швам чопорная обыденность.