В доме, пропитанном ароматом хвои и корицы, где даже воздух казался густым от предвкушения праздника, жила девочка Каролина. Особенностью этого дома были часы – не простые, а встроенные в резную дубовую полку камина. Но стрелки их показывали не время, а Настроение; вместо боя они извлекали из своих недр тихий, хрустальный перезвон, будто кто-то невидимый ронял на мраморную полку бесчисленные ледяные иголки.
А еще в этом доме жил папа. Мистер Себастьян. Он был подобен сложнейшему механизму тех самых рождественских часов, что украшали башню на городской площади. Весь его мир состоял из шестеренок – больших и малых, видимых и потаенных; из тугих пружин ответственности и бесчисленных циферблатов дедлайнов. Он пребывал в состоянии вечного самозавода, постоянно подкручивая невидимый ключ у себя в виске, чтобы успеть совершить все необходимые для праздника действия.
Он не давал обещаний – это было слишком неопределенно, слишком зыбко для его точной натуры. Вместо этого он составлял «Предпраздничные протоколы» – длинные свитки пергамента (а в реальности – листы электронной таблицы), испещренные пунктами, подпунктами и вероятностными коэффициентами. И когда он озвучивал свои планы, слова его, такие же четкие и холодные, замерзали в теплом воздухе гостиной, повисая в нем призрачными узорами, похожими на те, что мороз рисовал на оконных стеклах, – красивыми, но неживыми, неспособными согреть душу.
Каролина, прижав к груди любимого плюшевого оленя, робко подошла к отцу, склонившемуся над столом, заваленным бумагами. Её взгляд скользнул по бесконечным колонкам цифр и пометкам на полях, прежде чем она, набравшись смелости, прошептала: «Папа?»
Мистер Себастьян не поднял глаз, его перо продолжало выводить аккуратные строки. «Папа, – повторила она уже громче, – а будем наряжать ёлку сегодня?»
Он наконец оторвался от документа, его взгляд был рассеянным, будто он всё ещё мысленно пребывал в мире цифр и графиков. Он снял очки и медленно протёр стекла, выигрывая время для вычислений.
«Вероятность события «Ёлка» в текущих временных рамках, – произнёс он отчётливо, и каждое слово казалось выверенным до миллисекунды, – составляет тридцать семь процентов».
В воздухе между ними, казалось, повисли хлопья цифр – холодные, безрадостные, медленно кружащиеся в такт тиканью каминных часов. Они не таяли, а лишь охлаждали воздух в комнате.
