ПРОЛОГ
«Это будет не убийство. Это будет творение.
Монолог в багровом».
До того как город содрогнётся от имени «Непризнанный Зритель», оставалось три дня. А в этот миг он сидел вкафе напротив галереи «Каприз» и пил холодный капучино. Вкус был отвратителен, как и всё в этом мире-бутафории. Его внимание было приковано к человеку по ту сторону улицы – Дмитрию Соколову. Галерист вышел покурить, его сытое лицо исказила гримаса раздражения, пока он говорил по телефону. «…Нет, я тебе говорю, это не искусство, а позёрство! Без моей галереи он никто… Пусть попробует выставиться у Беликова, посмотрим, сколько продержится…» Он слушал и чувствовал, как холодная уверенность наполняет его. Да, он был прав в выборе. Соколов – идеальный первый холст. Олицетворение системы, торгующей воздухом и предавшей всё, что должно быть священным. Идея оформилась, кристаллизовалась.
Это будет не убийство. Это будет творение. Монолог в багровом.
Вечером перед действием он провёл свой ритуал. В студии, пахнущей скипидаром и озоном, он достал из старой шкатулки новые перчатки – тончайшая вишневая кожа. Надел их, медленно растягивая на каждом пальце, наслаждаясь идеальной посадкой, этим вторым кожей. Затем принялся за инструменты. Длинный скальпель с перламутровой инкрустацией на рукояти – подарок отца-хирурга. Спирт, стерильная вата. Методичное, почти любовное протирание лезвия до зеркального блеска. Это был не просто способ уничтожить улики. Это была медитация. Та самая тишина и чистота перед началом, что рождает гений.
Потом он сел в кресло, выключил свет и погрузился в пустоту. Внутри него рождалась композиция. Поза, свет, каждый предмет в комнате Соколова. Он видел это с фотографической четкостью. Это был его холст. Его краски – сама жизнь, медленно истекающая в идеально выверенную форму.
В ночь премьеры он стоял на коленях в центре тихой гостиной, поправляя складку на занавеске. Всё было безупречно. Каждый луч света, каждый оттенок кожи его «натурщика» – всё это были элементы сложного предложения, которое завтра утром прочтут следователи. Они ничего не поймут. Они будут тыкаться в следы перчаток, в возможные входы и выходы. Они увидят лишь труп. Они слепы. Но он верил – по-настоящему верил, – что должен найтись хоть один человек, который увидит за этим искусство. Не кровь, не ужас, а красоту абсолютного контроля. Гармонию последнего вздоха, застывшего в идеальной форме.
