Роскошный зал особняка сиял, словно драгоценный ларец под лучами вечернего солнца, проникающими сквозь высокие арочные окна с витражами, где переплетались узоры из рубинов и сапфиров. Мраморные полы, отполированные до зеркального блеска, отражали золотые статуи древних богов и полотна старых мастеров – каждая картина была настоящим сокровищем, способным разорить даже самого состоятельного коллекционера. Кристаллические люстры, усыпанные сотнями сверкающих подвесок, качались едва заметно, отбрасывая радужные блики на стены, обитые шелком цвета королевского пурпура. Воздух был пропитан ароматом свежего парфюма и тонкого табачного дыма от сигар, которые Джонсон любил курить.
Слуги в безупречных костюмах скользили бесшумно, как тени в ночи, предлагая шампанское в хрустальных бокалах, выгравированных монограммой хозяина. Изысканные канапе на серебряных подносах – миниатюрные шедевры кулинарии с икрой и трюфелями, которые таяли во рту.
Они казались призраками – идеально обученными, невидимыми и неслышимыми, существующими лишь только для того, чтобы угождать малейшим прихотям хозяина, предугадывать желания и исчезать, как дым.
Я стояла посреди этого великолепия, чувствуя, как роскошь давит на меня, словно невидимые стены, напоминая о моей беспомощности. Сердце колотилось от смеси гнева и страха, но я заставила себя поднять голову и встретить его взгляд – холодный, пронизывающий, как лезвие кинжала.
"Ваша клетка впечатляет, мистер Джонсон", – произнесла я, глядя ему прямо в глаза, стараясь, чтобы голос не дрогнул. "Но даже самая золотая клетка остается клеткой."
"Ах, мисс Элис, вы всегда были такой остроумной", – ответил он, его голос был мягким, как шелк, но с ноткой угрозы, что заставляла воздух в зале сгущаться, словно перед бурей. Он стоял у камина, где потрескивал огонь, отбрасывая длинные тени на его лицо – лицо, которое могло бы принадлежать обаятельному джентльмену, если бы не холод в глазах, напоминающий ледяные глубины океана. "Но позвольте напомнить: эта 'клетка' спасла вас от улицы. Или вы забыли, как я вытащил вас из того грязного бара в Чикаго? Вы тогда были такой… беспомощной, с растрепанными волосами и запахом дешевого виски".
Я сжала кулаки, скрытые под длинными рукавами платья, которое он заставил меня надеть – платья, купленного, наверное, в одном из его бутиков в Милане, красного, как свежая кровь, облегающего, словно вторая кожа, подчеркивающего каждую линию моего тела, делая меня похожей на трофейную куклу в его коллекции. Платье было тяжелым от вышивки золотой нитью, сверкающей под светом люстр, и я ненавидела его, потому что оно символизировало мою капитуляцию, мою потерю свободы.
