Амелия стояла у окна своей роскошной спальни в особняке на Пятой авеню, глядя на огни Нью-Йорка, мигающие сквозь вечерний туман. Город, который когда-то казался ей воплощением мечты – с его небоскребами, устремленными в небо, – теперь представлялся лишь огромной клеткой. Клеткой из бриллиантов и шелка, где каждая грань драгоценного камня отражала ее собственное отчаяние. Платье, которое она носила, было шедевром семейного бизнеса: усыпанное сотнями крошечных алмазов, оно переливалось под светом люстры, словно звезды в ночи. Но для Амелии это было не украшение, а оковы. Каждая складка тяжелого бархатного корсажа давила на грудь, напоминая о том, что от нее ожидалось – быть идеальной дочерью, витриной для империи отца, известного ювелира Эдварда Харпера.
Бал, который он организовал в их особняке, был не просто светским мероприятием. Это был спектакль, призванный закрепить ее место в высшем обществе Нью-Йорка. Гости – промышленники, политики, наследники состояний – должны были увидеть в Амелии не девушку с живой душой, а идеальную партию. Цель была ясна: найти выгодного мужа, который поддержит семейный бизнес, продолжит династию и, возможно, спасет отца от краха. Эдвард Харпер всегда был титаном индустрии, но последние годы подточили его здоровье. Сердечные приступы, бессонные ночи над бухгалтерскими книгами, бесконечные сделки – все это оставило следы на его некогда крепком теле. Бал был его последней надеждой, его отчаянным броском к сохранению империи. Амелия знала, что отказать ему значит разбить его сердце, которое и так едва билось.
Она отвернулась от окна и посмотрела на себя в одно из бесчисленных зеркал, окружавших комнату. Их было три: большое, в полный рост, с позолоченной рамой, и два поменьше по бокам, как стражи ее тщеславия. В отражении Амелия видела не элегантную красавицу, а фальшивую куклу, нарисованную румянами и помадой. Ее волосы, уложенные в сложную прическу с вплетенными жемчужинами, казались короной. Макияж, нанесенный опытной рукой горничной, скрывал тени под глазами от бессонных ночей, проведенных за мольбертом в потайной комнате. Амелия мечтала о другом. Она хотела творить – смешивать краски на холсте, запечатлевать эмоции, которые бурлили внутри, а не быть просто красивой витриной для драгоценностей отца. Ее страсть к живописи была тайной, известной лишь одному человеку. Но в этом мире, где женщины рождались для брака и детей, а не для искусства, такая мечта казалась бунтом.
